В начале августа певица Шинейд ОʼКоннор рассказала о том, что борется с многолетней депрессией — и справляться с болезнью ей приходится практически в одиночестве. Певица объясняла, как важна поддержка для людей с психическими расстройствами. «Я сделала это видео, потому что я одна из миллионов», — сказала Шинейд. Спустя несколько дней москвич Борис репостнул видео Шинейд ОʼКоннор и написал о том, каково жить с расстройством психики: его жена Алия шесть лет борется с депрессией и паническими атаками.
«Медуза» поговорила с Борисом и Алией о том, как они научились вместе справляться с болезнью и поддерживать друг друга.
Алия
Я помню, как все началось шесть лет назад: я работала со слабослышащими людьми, переводила лекцию на жестовый язык. У меня вдруг закружилась голова, бешено застучало сердце. Я не смогла продолжать, отошла посидеть, а вскоре уехала домой. Это была моя первая паническая атака, но тогда я не знала, что со мной. Мне просто с каждым днем становилось сложнее жить: я стала бояться находиться одной среди незнакомых людей, выходить из дома.
Первая мысль после приступа — это какая-то ошибка. Все же было хорошо: у меня была работа, был Боря, со мной ничего страшного не происходило. Но приступы стали повторяться, и я решила обратиться к психиатру — помню, как мы с мамой добирались от метро Бабушкинская до Московского НИИ психиатрии в Сокольниках: в метро я спускаться уже не могла, ехали на трамваях два часа.
Психиатр выслушала мои жалобы, поставила диагнозы «депрессия» и «паническое расстройство» — и предложила дневной стационар. Я возмутилась: что я, псих какой-то? Отказалась, но вернулась через пару дней, когда меня накрыло во время обычного разговора по телефону. В следующие два месяца приезжала в стационар каждый день — психолог, психиатр, групповая терапия. Мне подобрали таблетки. Получилось не сразу — первый препарат меня просто «выключил», я забыла, как провела день. Мама и Боря мне рассказали, что я делала. Тогда я поняла, как важно при психических расстройствах делать все под присмотром врача — самой справиться невозможно.
Хорошо помню, как мне начало становиться легче. Прошел месяц лечения, я ехала в трамвае, посмотрела в окно и вдруг увидела весну. Был апрель, деревья уже стояли зеленые, а я только что это заметила. Ко мне стала возвращаться радость: от того, что за окном — солнце, от того, что я съела мороженое, и оно вкусное. Вернулись все чувства, которые отняли панические атаки и депрессия. Меня выписали, сказали принимать таблетки и раз в неделю бывать у психотерапевта, объяснили, что терапия — это теперь со мной на всю жизнь. Но я ждала, что сейчас этот нелепый эпизод закончится, я пройду курс лечения и больше никогда этого со мной не случится. Я ошибалась.
Панические атаки время от времени повторялись, но я научилась не провоцировать себя. Знала, что у меня «срабатывает» на контакт с незнакомыми людьми, старалась таких контактов избегать: например, ходила на собеседования только по рекомендации, к знакомым. Обходила в торговых центрах людей, проводящих соцопросы. Научилась жить, избегая внимания к себе.
А потом случился второй эпизод. Прошло четыре года, два из которых я уже не пила таблетки. Боря уехал на неделю в командировку, а мне стало страшно. Мысль о том, что с ним что-нибудь случится и он умрет, посещала меня не раз и не два в день — я думала об этом постоянно. А когда он вернулся, мне не полегчало. Мы шли по улице, держась за руки, а мне казалось, что все — это последние минуты, когда я вижу его живым. Я перестала есть — зачем есть, когда вот-вот случится самое страшное?
Боря, видя, что со мной происходит, не отпускал меня ни на секунду. Утром я просыпалась и начинала рыдать. Он давал мне тетрадку и говорил: записывай. Пиши все, что чувствуешь, о чем думаешь. Он брал меня с собой на работу — Боря дизайнер и большую часть недели мог работать за ноутбуком в кафе. Он рисовал макеты, а я сидела напротив, рыдала и записывала в тетрадку свои мысли. Эти записи я потом отдала своему психиатру, к которому меня тоже отвел Боря.
Мне поставили тревожно-депрессивное расстройство, и жить с ним оказалось гораздо сложнее, чем с паническими атаками. Было сложно поверить, что это снова происходит со мной, ведь все было почти хорошо, я даже таблетки пить бросила. Я не представляла, как это: вот я лежу утром в постели, приходит Боря и спрашивает, чего мне больше хочется — пойти погулять или полежать еще? А мне одинаково невыносимо и лежать, и вставать. Я не могу находиться нигде. В депрессии действительно не хочется жить.
Иногда я срывалась — чаще на себя, говорила Боре: «Зачем ты на мне женился, ты же знал, что я ненормальная, я порчу тебе жизнь». Иногда объектом агрессии становился он — и мы ссорились. Крупная ссора случилась месяц назад, когда умер Честер Беннингтон. Я стала читать новости о нем, о его семье, детстве и не заметила, как с мыслей о нем соскочила на мысли о себе: я покончу с собой, я сойду с ума. Мне казалось, что Боря меня не понимает, я совсем одна. Это и злило, и пугало. Я кричала на него, а он пытался сгладить углы. В тот момент нам очень помогли друзья. Чтобы не оставаться наедине друг с другом, мы решили пойти на вечеринку. Было отлично! Люди подходили, говорили о чем-то, на первый взгляд незначительном, но это помогло отключиться на время от мыслей о Честере и о себе. Назавтра все снова стало хуже, но когда ты живешь с психическим расстройством — ценишь каждый хороший час.
Самое плохое в приступах тревоги — ты перестаешь чувствовать время. Дни тянутся, как годы, тебе кажется, что тебе всегда было плохо и уже ничего не изменится. Боря придумал способ с этим бороться — он стал учить меня запоминать хорошее. Маленькие эпизоды: вот мы едем за город на машине, окна открыты, тепло. Он останавливает машину и говорит: а помнишь, ты говорила неделю назад, что все будет плохо? А на самом-то деле все отлично, жизнь продолжается.
Когда я начала пить таблетки во второй раз, я спрашивала у своего психиатра, стану ли я такой, как прежде. Она отвечала, что нет, как раньше уже не будет. Но я вырасту и смогу воспользоваться этими возможностями. Я расту, но надеюсь, что в этом году смогу перестать пить таблетки и останусь только на психотерапии. Потому что мы с Борей хотим ребенка.
Борис
Когда Алия заболела, мне было страшно. Она была очень жизнерадостной, а тут как будто налетели Дементоры и забрали у нее всю радость. Но у меня никогда не было ощущения, что мы с этим не справимся. Я стал много читать о панических атаках в интернете, на одном сайте наткнулся на вопрос, парень спрашивал: «Как помочь близкому человеку, у которого обнаружилось психическое расстройство?» Мужчины отвечали в основном так: у меня была девушка, она сошла с ума и я ее бросил. Меня это шокировало: то есть у тебя была девушка, она заболела и ты сбежал? Но почему? Ведь когда твой друг заболевает, скажем, простудой — ты не бросаешь его, стараешься поддержать, поговорить, что-то подарить, делаешь что-то небольшое, но, тем не менее, для него важное.
Я просто заботился об Алие, как мог (в этот момент Алия смеется и говорит: «Ты мне как раз тогда сделал предложение». — прим. Ред). Однажды — после выписки прошло четыре месяца — мы ехали в поезде в Казань, и Алию накрыло. У нее посинели губы, она обхватила голову руками, ее трясло. Так я впервые увидел паническую атаку — до этого с ней это происходило не на моих глазах. Алие стало плохо, нужно было в туалет. Она побрела к очереди, встала в нее и стояла молча, даже не просила пропустить, а я вижу — сейчас упадет. Я попросил других пассажиров уступить ей, они не уступили. Тогда я их просто растолкал.
Я легко корректировал свои планы и всегда учитывал состояние Алии на тот момент. Едем на встречу, и у нее случается паническая атака? Отменяем встречу. После того, как спустя четыре года ей поставили второй диагноз — тревожно-депрессивное расстройство, я старался как можно больше времени проводить с ней рядом. Когда Алию не отпускала тревога, я просто везде брал ее с собой, водил за руку. Включил «внешнее управление»: как в банке, который находится на грани банкротства. Говорил ей, что делать.
Обычному человеку для того, чтобы выйти из дома, пообщаться с кем-то, поработать, требуется небольшое усилие: где-то от ноля до пяти по десятибалльной шкале. Человеку, который живет с психическим расстройством, нужно 20 баллов только для того, чтобы встать с кровати. Это требует большой отваги, и близкому человеку очень важно помнить об этом — и хвалить. Я хвалил Алию за то, что она налила себе кофе, вышла из дома, вернулась с работы — напоминал себе постоянно, что вообще-то она герой.
Историю с тетрадкой я придумал сам: решил, что с человеком, который загибается, нужно действовать так же, как с ребенком. Когда ребенок падает и разбивает коленку, у тебя есть ровно одна секунда, чтобы отвлечь его — и либо ты отвлечешь, либо он начнет кричать. Нам помогали и окружающие. Однажды, когда мы сидели вместе в кафе и Алия плакала, на нас косился посетитель. Я повернулся и сказал: «Я Боря, а это моя жена Алия, она, кажется, сходит с ума». Мы поболтали, и это разрядило обстановку — Алия улыбнулась.
Вообще мы стараемся ко всему подходить с юмором. Например, когда Алие поставили тревожно-депрессивное расстройство, мы в шутку начали называть его «творожно-депрессивным расстройством». Но иногда я не успеваю отследить состояние Алии, и она «слетает».
Так было месяц назад. У меня тогда был сложный период: я себя не очень хорошо чувствовал, не все было гладко на работе, на машину упало дерево во время урагана в Москве. Я забыл, как важно больше с Алией разговаривать, проводить с ней время. Проворонил момент, когда она прочитала о самоубийстве Честера Беннингтона и стала постепенно ассоциировать себя с ним. У нее появились суицидальные мысли, она стала их высказывать, кричать, мы ссорились. Однажды я тоже на нее накричал, хлопнул дверью, ушел курить. Потом вернулся, конечно — понял, что не прав: я пытался решить эту ситуацию конструктивно, приводил какие-то доводы, а нужно было просто подойти к ней и обнять. Потому что это единственное, что работает. Психическое расстройство — не рациональная вещь, справиться с ним с помощью логики невозможно.
Я старался следить не только за Алией, но и за собой: нормально спать, есть, работать — чтобы не полетела вся жизнь и не пришлось спасать еще и себя или работу, например. Мы общались с друзьями, и это тоже помогало — они оказывали Алие ту поддержку, пусть даже на несколько часов, на которую в тот момент не способен был я.
Вообще за годы жизни с таким расстройством мы поняли, что очень важно возвращать друг другу оптимизм: напоминать, что приступ тревоги закончится и это всего лишь один, два или четыре дня. Запоминать хорошие моменты: когда можно открыть окно в машине и поставить хорошую музыку — когда фиксируешь на этом внимание, понимаешь, что жизнь длиннее самых страшных четырех дней. Мы научились делать мгновенные фотографии маленьких моментов счастья.
Оказалось, что у психического расстройства есть преимущества — люди, пережившие такие эпизоды, не только более сильные, но и более эмпатичные. Все друзья Алии, когда у них что-то случается, идут именно к ней, потому что знают — она точно сможет понять. Нет, не так — принять.