Н
асколько омерзительна жизнь Толоконниковой до ее ареста, настолько ее поведение после ареста вызывает уважение. Ее отказ застукивать других, ее верность собственной позиции, с которой можно быть не согласным — демонстрирует нам человеческую цельность.
Мы не раз на страницах нашей литературы, публицистики встречаем восхищенные отзывы наших врагов о героическом поведении наших солдат, офицеров и генералов. Отзывы французов, турок, германцев, даже фашистов, которые отдавали должное мужеству наших воинов даже в совершенно безнадежных ситуациях. Мы с восторгом пересказываем эпизод гибели наполеоновской гвардии в битве при Ватерлоо, и тот нецензурный ответ, который гвардейцы дали англичанам на предложение сдаться. Но вот вопрос: можем ли мы эти этические стандарты перенести на наших собственных недругов? Да, Толоконникова сознательно является оппонентом Церкви – не Церковь считает ее своим врагом, а она себя таковым считает. Но по гражданским этическим понятиям – и дореволюционным, и тем, которые в советское время у нас формировались, она достойно ведет себя в тюрьме. Разве не можем мы в этом смысле выразить ей некую человеческую солидарность?
Потратимся на сострадание. Обсудим.
23 сентября осужденная участница группы Pussy Riot Надежда Толоконникова, отбывающая наказание в Мордовии, заявила о том, что начинает голодовку и отказывается от работы в швейном цехе колонии. В прессе появилось письмо Толоконниковой, в котором она описывает массовые нарушения прав осужденных женщин на производстве, в частности – недопустимые условия работы, превышение рабочего дня, антисанитария, травля и издевательства, пытки, приводящие к инвалидности.
Критики этого обращения и те, кто заявляет, что «тюрьма – не курорт», кажется, напрочь вычеркнули из своей памяти беседу доктора Гааза и святителя Филарета (Дроздова). Придется ее напомнить.
Было заседание Московского городского комитета помощи заключенным, созданного по инициативе доктора Гааза. На нем обсуждался вопрос смягчения условий тюремного содержания. Когда он был поставлен, святитель Филарет сказал: а зачем? Дескать, людям тяжело, но «тюрьма – не курорт», и они должны выстрадать ранее совершенные свои злодеяния. Доктор Гааз ответил, что не все пребывающие в тюрьмах действительно виноваты.
Митрополит Филарет сказал:
«Вы все говорите о невинно осужденных, Федор Петрович, но таких нет, не бывает. Если уж суд подвергает каре, значит, была на подсудимом вина…
Гааз вскочил и поднял руки к потолку.
— Владыко, что Вы говорите?! Вы о Христе забыли.
Вокруг тяжелое, испуганное молчание. Гааз осекся, сел и опустил голову на руки.
Митрополит Филарет глядел на него, прищурив и без того узкие глаза, потом склонил голову на несколько секунд.
— Нет, Федор Петрович, не так. Я не забыл Христа… Но, когда я сейчас произнес поспешные слова… то Христос обо мне забыл» (Ф.А. Кони «Федор Петрович Гааз»)
Поэтому не стоит участвовать в апологии тюремных порядков, какими бы они ни были. Мне кажется, что перед нами такая вот евангельски чистая ситуация: человек кричит о его боли, просит о помощи, причем, не только себе – а тысячам людей, оказавшихся в такой тяжелой ситуации. Должны ли мы при этом корчить гримасы и говорить: «Нет-нет-нет, до тех пока нам на стол не положат экспертное заключение в трех экземплярах с печатью о том, что там действительно есть нарушения и проблемы, мы не будем тратиться на сострадание»?
Притча о добром самарянине: литургическое украшение или жизнь?
Когда евангельский самарянин проходил мимо избитого человека, он же не стал исследовать: а может это тот самый футболист, который только заявляет, что ему больно, а на самом деле ему не больно, а он просто штрафной у судьи выпрашивает. Он не стал спрашивать: «Слушай, а может тебя правильно избили, ты пацанам долг вовремя не вернул?» Он не стал требовать, чтобы этот иудей принял веру самарянскую. Он просто пришел и помог.
И мне кажется, тут самое время вспомнить горькие слова, которые часто говорят по поводу нашей общинной жизни: православное Евангелие целуют, но не читают. Такое впечатление, что притча о добром самарянине – это просто литургическое украшение соответствующего дня года, когда этот эпизод Евангелия читается, а в остальное время об этом стараются не вспоминать.
Реакция на это письмо из колонии показывает в тысячах комментариях нравственное нездоровье множества людей, которые считают себя православными. Я не буду говорить о каких-нибудь сталинистах – не нам их судить. Они для Церкви чужие. А вот то, что те, для кого слова Евангелия должны быть дороги и значимы, реагируют так – это очень странно.
Кому нужна правда?
Проблема состоит в том, что батюшки, которые бывают в тюрьмах, правды не скажут. Их просто перестанут туда пускать. У них есть оправдание – если они начнут говорить правду, то им перекроют кислород, и они не смогут помогать заключенным хотя бы в малом. Чтобы узнать правду, нужно спрашивать людей, которые вышли из этой колонии, отбыв там свой срок.
Если общественная реакция на такие выступления будет пугливой, то может заключенным в колониях и станет только хуже. Но если будет оказываться давление общественного мнения на эту систему, то есть надежда что-то исправить. Если эти факты будут иметь подтверждение, то, как минимум будут вынуждены сменить руководство колонии, а может и что-то более серьезное.
Я бы сказал еще следующее. Представьте себе, что такое письмо легло бы на стол Папе Римскому Франциску. Как вы думаете, его реакция была бы такой же, как у отца Всеволода Чаплина? Мне так не кажется. Поэтому для меня это уже вопрос о чести нашей Церкви. И я думаю, что, второй раз наступая на те же грабли, мы получаем граблями по лицу Церкви. Потому что выбор слишком предсказуем и однозначен: каждый раз наш епископат становится плечом к плечу с чиновниками с большими погонами и толстыми кошельками, не замечая реальной боли маленьких людей. И это становится системой. И люди это замечают. И у определенной части общества рождается чувство нравственной солидарности даже с хулиганскими антицерковными выходками.
источник