Самое паскудное, что и украинские военные, и бойцы ДНР постепенно забывают о том, что не все обязаны воевать. Что есть просто мирные люди.
Еду в Донецк из Харькова. Проезжаю Славянск, Краматорск. Каждый фонарный столб отмечен двумя полосками масляной краски — желтой и голубой. В обоих городах развешены билборды «Славянск/Краматорск — это Украина». В города возвращаются местные жители, и вместе с ними возвращается нормальная жизнь. Но она заканчивается за последним украинским блокпостом.
Украина разрезана на две неравные части вырытыми в полях окопами. Сами поля похожи на огромную шахматную доску. Черные — выгоревшие — клетки чередуются с золотыми, на которых работает уборочная техника. Местные пытаются спасти оставшийся урожай.
Окопы, укрепления и блокпосты ДНР, имевшие значение до оставления Славянска и Краматорска, брошены. Чем ближе к Донецку, тем меньше машин и больше столбов черного дыма на горизонте. В пригородах постоянно идут бои.
* * *
Сначала на территории ДНР закончились наличные деньги. Упаковки купюр просто невозможно было довести до отделений банков и банкоматов.
— Когда все только начиналось, мы еще пытались возить наличку в Донецк на наших фирменных машинах, — рассказывает один из бывших инкассаторов Приватбанка (крупнейшего коммерческого банка Украины, через который начисляются пенсии и социальные пособия), — довозили не всё. Потом пересели на машины без опознавательных знаков — это помогло только на время. Под конец я возил деньги, миллионы гривен, на собственной машине, без охраны, без оружия, без бронежилета — чтобы не вызывать лишнего интереса у дээнэровцев. Каким чудом довозил, сам не знаю.
В это время в городе люди в камуфляже уже вовсю палили банкоматы и громили банковские отделения.
— Ну и как ты ко всему этому относишься?
— Нехорошо, конечно, но что поделаешь — это война.
Фраза «это война» стала универсальным объяснением практически для всего, что здесь происходит.
— У вас есть карты для оплаты телефона? — спрашиваю у продавца в салоне связи.
— Нет.
— Почему? Не завозят?
— Никто не берется везти. Потому что ничего ценного сюда сейчас не довезешь — отожмут. Это война.
* * *
— Ну вообще-то, это не моя машина, это родственников, — объясняет таксист на старенькой «девятке». — Моя — в гараже. Все, у кого остались нормальные тачки, попрятали их по гаражам.
— Почему?
— Отожмут. Я сам видел, как дээнэровцы высадили девочку из дорогой машины прямо на заправке. Дали денег на такси и уехали. Но я бы, честно говоря, на их месте так же поступил. Это же война.
Те, кто до сих пор перемещается по Донецку на собственных машинах, жалуются на то, что ездить стало очень опасно: перекрашенные под камуфляж авто без номеров (а иногда и без стекол), моргая «аварийкой» и постоянно сигналя, носятся по городу с бешеной скоростью, полностью игнорируя правила дорожного движения. Когда такая машина вылетает под красный свет на перекресток, запас терпения у «гражданских» водителей наконец заканчивается. Вместо «это война» звучит исключительно мат.
* * *
Пенсии, пособия и зарплаты госслужащим не выплачиваются в большинстве городов, которые находятся во власти сепаратистов. Не работают многие торговые центры, рестораны, гостинцы. Полки в продуктовых магазинах — полупустые, но хорошо, что все необходимое для жизни пока есть.
Жители говорят, что какое-то время назад дээнэровцы собирали информацию о тех, кто покинул город, и ставили на двери их квартир новые замки. Некоторые горожане считают, что так и надо, — мол, если человек официально стал беженцем, его имущество должно отойти государству, которое он покинул.
Говорят, что за мародерство в Донецке могут расстрелять. Так же как в Славянске.
Говорят, что могут расстрелять и за пьяный дебош. А могут отправить рыть окопы — в качестве исправительных работ.
Говорят, что пошли на референдум, потому что думали, что все закончится, как в Крыму. Некоторые решаются предположить, что Россия их бросила, а без России — не выжить, но все равно ждут победы Новороссии.
Другие, — которые на референдум не ходили, — ждут освобождения Донецка от «террористов» и «российских наемников». И все безумно устали.
«Мне уже все равно, кто будет. Лишь бы весь этот кошмар закончился поскорее», — говорят многие. И с каждым днем таких становится все больше.
* * *
Я не знаю, сколько именно человек уехало из Донецка. И никто точно не знает. По оценкам оставшихся — от 50 до 80%.
Люди продолжают уезжать. На такси, на собственных машинах, на автобусах, на поездах — кто как может.
В центре города тихо и пусто.
В восточных — пока еще тыловых — районах Донецка все идет своим чередом. Люди ходят на работу, на улицах играют дети. Обычные будни обычного города.
В западную часть города регулярно залетают снаряды — разговоры только о том, куда именно попали на этот раз и сколько человек пострадало-погибло.
Работа, дом, бомбоубежище — для жителей Октябрьского, Петровского и некоторых других районов города, которые, несмотря ни на что, не захотели покидать Донецк, стали нормой жизни.
— Посмотрите, в каких условиях мы вынуждены существовать.
Спускаемся в подвал обычной школы. Темно, сыро. Часть помещений заставлена партами и стульями. В остальных расстелены матрасы. По стенам медленно ползут капельки воды.
В тот день, когда мы приехали в это «бомбоубежище», его должен был презентовать вице-премьер ДНР Андрей Пургин. Но нам так и не удалось дождаться официальной делегации. Говорят, правда, что чиновники все-таки доехали — привезли несколько матрацев.
Только в жизни местных от этого не поменялось ровным счетом ничего. С утра — из подвала — на работу, потом домой помыться, на ночь — опять в подвал.
* * *
Выезжаем из Донецка. Движемся на юго-восток, в сторону Амвросиевки. Несколько блокпостов ДНР, несколько километров ничьей территории (это всегда самая опасная часть пути), блокпосты Украины.
Амвросиевка. 75 километров до Донецка, 17 километров до российско-украинской границы. Продуктовый магазин. Одна продавщица жалуется другой на российских родственников:
— Они узнали, что у нас тут украинские войска. Звонят чуть не в истерике, говорят, что нужно срочно отсюда уезжать, что к нам пришли фашисты и всех убьют, представляешь? И я не могу объяснить им, что все нормально, что никто нас не убивает. Они не верят…
* * *
Амвросиевский район Донецкой области. Расположение украинских войск.
— Хлопцы, прикиньте, мне тут эсэмэска пришла. Пишут: «Добро пожаловать в Россию!»
Здесь телефоны уже начинают «ловить» российские сотовые сети, которые автоматически поздравляют бойцов с виртуальным пересечением границы.
Весь лагерь держится на ящиках из-под снарядов для «Града». Из ящиков — укрепления, столы, лавки, крыши блиндажей, душ. Мимо нас по полю в сторону складов пылит колонна украинских «Градов» — едут за снарядами. Примерно через час колонна пойдет обратно, в сторону Саур-Могилы — высоты, за которую постоянно идут бои. И так по нескольку раз за день.
Пока идет война, недостатка в снарядных ящиках точно не будет — хоть целый город строй.
…Сидим на снарядных ящиках. Командир разворачивает карту, чтобы показать, откуда именно ведется огонь. Карта составлена на основе данных 30-летней давности — такую выдали, других нет. В итоге переходим на спутниковые карты в моем планшете — так проще.
Рядом зампотех рассматривает «ночники» — приборы ночного видения. Тихо ругается.
— Они все сделаны в конце 80-х. Ну ничего, самый старый, который нам прислали, был 1967 года выпуска.
— Ну а чего ты хочешь? Армию 20 лет разваливали, — отвечает командир. — А теперь отправляют с этим воевать молодых недоученных пацанов.
Командир бросает короткий взгляд направо. Буквально в 20 метрах от нас — черная, выжженная плешь. Сломанные, посеченные осколками деревья, обуглившиеся стволы, груды обгоревшего: снарядные ящики, каска, какие-то вещи. На месте этого черного недавно стояла палатка, пока сюда не прилетел «Град».
Сам командир — профессиональный военный.
— Мобилизовали?
— Сам мобилизовался. Всем моим знакомым начали приходить повестки, а мне — нет. Ну я сам пошел в военкомат. А чего ждать?
В его отряде, включенном в состав одной из бригад украинской армии, — только добровольцы. Многие после Майдана. Их готовили для охраны АЭС, но в итоге привезли сюда.
Сам он с грустной усмешкой называет свое подразделение «автобусными войсками» и «школьниками». Потому что единственный вид транспорта, который находится в их в распоряжении, — «Газели» и небольшие «бусы», на которых еще недавно были наклейки «Дети».
Командир говорит, что и БТРы, и БМПехи в армии есть, но их держат в резерве.
— Почему?
— Потому что официально в Украине нет войны. У нас же здесь, блин, АТО.
* * *
Подсаживается боец. Не здороваясь и не знакомясь, с ходу начинает говорить:
— Скажи, зачем Россия лезет в наши дела? Что у вас люди по этому поводу думают? Россияне считают это нормальным?
Отвечаю.
Он нервничает. В лицо не смотрит. Смотрит куда-то в сторону.
— Я не понимаю, у меня в голове не укладывается… Я не имею ничего против русских, сам много лет проработал в Москве, у меня много знакомых, много друзей осталось там. Но то, что делает ваша страна, ваш президент… Он раскачал Донбасс своими обещаниями, и он же его и кинул… Видишь это черное, сгоревшее, где была палатка?
Вижу.
— Видела, сколько сюда раненых и убитых привозят?
Видела.
— Ну и зачем нам и вам все это?
Мне нечего ответить.
* * *
— Мне сказали, что в Амвросиевке уже появились патроны. Что кто-то меняет их на водку. И не дай бог я узнаю, что это кто-то из вас, — командир очень переживает за своих бойцов. Старается поддерживать дисциплину. Говорит, что ему было бы спокойнее все делать самому, чем отправлять их куда-либо.
Из-под Саур-Могилы приходит колонна с ранеными. Его бойцы участвовали в ее сопровождении.
— Ну рассказывай.
— «Таблетку» пришлось бросить… Заглохла… Сломалась…
— С людьми что?
— Все живы-здоровы.
— Если ты мне еще раз доложишь о технике вперед людей… Никогда так не делай! Плевать мне на эту «таблетку»! Мне важно, чтобы вы все были живые и целые.
Многие им завидуют. Говорят: «Всем бы таких командиров».
— Понимаешь, в чем еще дело — и я, и мои ребята — мы здесь недавно, еще свежие, — объясняет командир. — Ну и добровольность — это тоже важно. Не все пацаны представляли себе, что это такое, но, во всяком случае, было хоть какое-то понимание, зачем это делать. Для тех, кто попал сюда по мобилизации и сидит уже несколько месяцев, все гораздо сложнее.
* * *
— Я домой хочу… Я. Хочу. Домой. Почему я здесь? Я хочу забрать свою девушку и поехать домой в Киев!
Рома пьян. Увидев меня, он встает из-за стола, нетвердой походкой идет к блиндажу, возвращается с зеленым подшлемником на голове и только после этого начинает говорить в полный голос. До этого то же самое повторял шепотом, как бы про себя.
— Мы здесь уже пять месяцев…
В их батальоне было больше пятисот человек. Осталось — меньше сорока. Четырнадцать — от его роты. Около двух сотен дезертировало. Остальные ушли «двухсотыми» (погибшими) и «трехсотыми» (ранеными). Часть этого батальона накрыло «Градом» спустя неделю после приезда сюда. Никто не может мне сказать, сколько человек тогда погибло.
— Вчера мой БТР подбили. А я опять живой.
Рома раскачивается, сидя на снарядном ящике из-под «Града».
— Ты знаешь, что я заговоренный? Все знают, что я заговоренный… Мне цыганка в детстве нагадала. Сказала, что я до 84 лет доживу.
Встает. Стаскивает с головы подшлемник. Внимательно смотрит мне в глаза. Под маской обнажается безумная щенячья улыбка от уха до уха.
— Я всегда улыбаюсь. Я не боюсь. Я ничего не боюсь. Смерти не боюсь. Ты красивая. Хочешь, я тебе свою девушку покажу?
Рома достает телефон, начинает листать фотографии.
— А это моя предыдущая. Да, отсюда, из города. Ее какой-то местный убил. Из ревности, — улыбка не сходит с его лица. — А это вот та, которая теперь, тоже отсюда… Красивая? Я домой хочу. Когда все закончится, я заберу ее в Киев.
Рома не хотел воевать. Его мобилизовали. За пять месяцев у него ни разу не было отпуска. Пять месяцев он живет в этой «зеленке» под «Градами».
— Когда у тебя отпуск?
— Скоро. Но я в него не пойду.
— Почему?
Опять улыбается.
— Меня арестуют. Я потерял свое оружие. Точнее, его забрали те, что дезертировали. Они уехали. А я остался. Я хочу домой.
* * *
Со стороны Саур-Могилы приходит очередная колонна с ранеными и убитыми. Их быстро грузят в вертолет. Через 10 минут колонна готова ехать обратно. Говорят, что там остались еще «трехсотые» и «двухсотые».
Командир договаривается с бойцами, чтобы нас с фотографом взяли с собой.
— Ты, …, жить хочешь?! — каким-то нечеловеческим голосом орет мне боец из кабины шишиги.
— Хочу, конечно.
— Тогда на … тебе туда ехать? Ну на …?!
Отвечаю что-то невнятное про то, что нужно ехать, про работу.
— Ладно. Наша шишига к вашим услугам. Быстрее, …!
Залезаем в медицинский кунг. Двери снаружи запирают черенком от лопаты. Внутри — окровавленные носилки. Колонна трогается. Под крышей выбитое окошко — наш единственный выход в случае чего. Не говоря друг другу ни слова, начинаем распихивать ногами носилки на полу — чтобы было куда падать. Хотя понимаем, что это вряд ли поможет.
Выезжаем на трассу. Через несколько минут слышатся артиллерийские выстрелы. Следом близкие автоматные очереди — это бойцы начинают палить по «зеленке». Колонна останавливается. Беготня. Мат. Кто-то созванивается с передовой. Кричит: «Комбата убили! Комбата убили!»
Двери кунга c лязгом открываются.
— … отсюда! Мы вас не повезем. Там месиво.
* * *
Никто не знает точно, сколько людей уже было убито на Донбассе. Нет точных данных по украинским военным, нет точных данных по бойцам ДНР. Нет точной информации о пленных и пропавших без вести. Нет достоверных данных по потерям среди мирного населения.
Говорят, что часть тел украинских военных возвращают родственникам с отметкой в документах «погиб от неосторожного обращения с оружием».
На блокпостах рассказывают, что видят украинских матерей, которые едут на Донбасс искать своих пропавших без вести детей.
* * *
…Возвращаемся в Донецк. На одном из украинских блокпостов, увидев российские паспорта и узнав, что мы журналисты, нас просят выйти из машины. Говорят, необходимо выяснить, кто мы и что мы, дождаться старшего.
Вначале они представились «украинской армией». Потом признались, что добровольцы.
— Нацгвардия?
— Ну про нас говорят, что мы хуже Нацгвардии.
Уже после первых минут беседы стало понятно, что на этом блокпосту стоят праворадикалы.
— А почему без мешка на голове и еще не в яме? Такие, как вы, учат у нас по ночам украинский гимн.
На втором часу беседы с ними ловлю себя на мысли, что уже не отличаю их от бойцов ДНР. Одни предлагают яму, другие — подвал. Одни рассказывают про «террористов» и «донбасское быдло», другие — про «фашистов» и «карателей». И те и другие абсолютно уверены в своей правоте и готовы убивать и умирать за эту полуправду.
А самое паскудное, что и те и другие постепенно забывают о том, что не все обязаны воевать. Что есть просто мирные люди.
— На территории ДНР и ЛНР некого защищать от террористов, раз местные сами не пытаются себя защищать, — сказали нам на блокпосту.
— Женщины и дети — да. А вот мужики… Каждый нормальный мужик должен защищать свою землю. А они вместо этого уезжают. Беженцы, блин, — так рассуждают бойцы ДНР.
* * *
…Город Снежное. 15 июля в половине седьмого утра по городу «отработала» авиация. Говорят, хотели разбомбить базу сепаратистов. Но попали в жилые дома и здание налоговой службы. 11 человек погибших. К четырехэтажному дому № 14 по улице Ленина, от которого осталась только половина, приносят цветы.
— Страшно? — спрашивает меня проходящая мимо женщина в возрасте.
— Страшно. Вы местная?
— Да. Сын у меня жил в Днепропетровске. Его мобилизовали. А я здесь.
Рассказывает о том, как проснулась от страшного грохота 15 июля. Очень переживает за сына. Вспоминает притчу про двух женщин и ребенка. Каждая пыталась доказать, что именно она его мать.
— Им сказали — тяните его за руки и за ноги. Кто перетянет, тому он и достанется. И настоящая мать отказалась тянуть. Наверное, так и с Донбассом должно быть.
Источник