Речь руководителя театра «Сатирикон» Константина Райкина о цензуре, которую он произнес на съезде Союза театральных деятелей 24 октября, спровоцировала самое большое за последние годы общественное обсуждение вмешательства государства в культуру.
О праве чиновников «обозначить ту или иную тему» в искусстве высказался, например, пресс-секретарь президента Дмитрий Песков. На его реплику ответил режиссер Андрей Звягинцев, после чего дискуссия возобновилась с новой силой. «Медуза» спросила у Елены Греминой из «Tеатра.doc», режиссера Адольфа Шапиро и директора Московского дома фотографии Ольги Свибловой, сталкиваются ли они с цензурой, а также собрала мнения их коллег по открытым источникам.
Елена Гремина, директор «Tеатра.doc»
Какое-то время назад было ощущение, что цензуры действительно нет. Особенно это было заметно на контрасте с советским временем. Люди искусства говорили, о чем хотели, каждый в меру своего таланта. Никто из них не думал, как на это посмотрит власть. Где-то в 2013 году произошел консервативный поворот, но часть деятелей культуры отнеслась к нему с одобрением. Видимо, к тому моменту накопились страхи, которые обычно появляются в эпоху перемен. Некоторым захотелось, как детям, почувствовать себя под защитой твердой руки, в ситуации, когда за тебя все решают. Тогда и было сказано сверху: «нельзя, чтобы в театре ругались матом» — я для себя выделяю именно это событие. Часть государственных театров с готовностью приняли новые правила игры, сказав: «Ну, ничего страшного, это и не так важно было». Но дело не в том, важно это или нет, а в том, что такие вещи должны решать сами театры, худруки и зритель. Именно зритель должен определить, хочет он купить билет на спектакль с ненормативной лексикой или нет, и никакой посредник ему не нужен. Этот закон не встретил никакого сопротивления, и стал, на мой взгляд, первой ласточкой.
Дальше запретов появилось еще больше. И речь Константина Райкина стала реакцией на эту ситуацию. Хорошо, что это как-то артикулируется. И я очень рада, что об этом высказался не только Райкин, но и [режиссеры] Андрей Звягинцев и Андрей Могучий и другие деятели культуры.
Их оппоненты, однако, говорят о том, что «искусство должно быть под контролем государства». Некоторые считают, что раз государство финансирует фильмы и спектакли, то оно может диктовать режиссерам темы. Только если рассуждать в этой логике, получается, что государство — это капиталист с частным фондом, из которого он выдает деньги. Принцип «кто девушку ужинает, тот ее и танцует», который был недавно упомянут представителями нашей власти, — порочный, он обрекает людей искусства быть продажными, делать ради денег то, чего они совершенно не хотят.
Но опасна ведь еще и самоцензура, когда люди не пишут или не снимают то, что хотят, потому что боятся. Не только политики заставляют художника идти на уступки. Он делает это сам еще и для того, чтобы его поняли, чтобы быть востребованным.
Наши чиновники, должны выполнять свои главные обязанности: делать все на благо общества. В данном случае, в интересах государства и общества развивать как раз тот кинематограф, который создает Звягинцев, а не финансировать псевдопатриотические поделки, о выходе которых через год никто даже не вспомнит.
Очень глупо и расточительно со стороны государства не поддерживать сейчас «новую волну» кинематографа. Вместо этого оно решило рекрутировать молодых режиссеров в индустрию блокбастеров. И, судя по всему, пока ожидания не слишком оправдались. В Европе талантливым людям стипендию платят для того, чтобы они имели возможность развиваться. А у нас хорошие режиссеры вместо того, чтобы писать свое, вынуждены работать в телесериалах, чтобы хоть как-то обеспечить себе жизнь. Это нерационально с точки зрения государственных интересов — не давать людям развивать свои таланты.
Сама я не встроена в систему государственных театров. Мы ставим те спектакли, которые хотим, нам никто ничего не диктует. Существовать без государственной поддержки возможно, как и снимать независимое кино.
Я вижу, как за последние три года многое изменилось. Сегодня на месте сталинских лагерей ставят мемориальные доски памяти тех, кто в этих местах работал, в театрах ставят спектакли о Сталине. Раньше этого и представить было нельзя. С другой стороны, иногда людям искусства даже самые сложные испытания идут на благо.
Адольф Шапиро, театральный режиссер
Я очень сожалею, что не был на съезде Союза театральных деятелей в тот день, когда там выступал Константин Райкин. Но не потому, что не слышал его речь — ее я потом прочитал в интернете — а потому что не видел в этот момент лица людей в зале. Я знаю, что большинство находящихся там разделяло это мнение, просто они молчат по тем или иным соображениям.
Меня лично цензура никоим образом пока не коснулась. После крушения советской власти ни в один мой спектакль цензура не вмешивалась. Но то, что в меня не попала до сих пор пуля, не свидетельствует о том, что не идет война. С каждым днем обстановка все больше накаляется и становится удивительно неприятной и смрадной.
Для меня тревожным сигналом было запрещение оперы «Тангейзер» в постановке [Тимофея] Кулябина в Новосибирском театре оперы. Когда я увидел, что в митинге у театра принимает участие боксер и депутат и прочие не имеющие к искусству люди — и позволяют себе высказывать суждения в безапелляционном тоне об этой постановке, то понял, что дело плохо. Меня обуял ужас, возмущение и недоумение.
Почему, когда ракета не взлетает с космодрома из-за ошибки, не собирается большой митинг у заводов или на площадях? Но если замечают, как им мерещится, какую-то ошибку в постановке оперы, собирается невиданный митинг. Тогда я понял, что открыли некий клапан, сдерживающий темные инстинкты толпы.
Обстановка последних лет становится все более смрадной. Идут постоянные поиски врага: то эстонцы — фашисты, то латыши, то грузины, то украинцы. Идет постоянная пропаганда человеконенавистничества. Она льется с экранов телевизоров, где штатные ораторы манипулируют сознанием людей. А радетели высокой морали ни слова не говорят о передаче «Дом-2», которая отравляет молодежь страны.
Каждый человек имеет право высказать свое мнение о том или ином произведении искусства, но только тогда, когда он хоть что-то понимает в предмете, о котором говорит. Но высказать свое мнение — одно, совсем другое — поставить некомпетентного человека на ключевой государственный пост: на телевидение, в театр и так далее. И эти люди начинают решать судьбы художников и их произведений, доводят искусство до положения, угрожающего стране и ее творческому самочувствию. Ведь свобода и творчество всегда рядом.
Есть извечный конфликт власти и искусства: он заложен в самой их природе. Власть должна установить границы, по которым живет общество, и следить за тем, чтобы эти границы не нарушались. Искусство всегда стремится выйти за любые границы, оно свободно по своей природе. Но этот конфликт всегда решается очень просто. Умная власть, думающая о будущем, делает эти границы очень широкими для того, чтобы в стране царила творческая атмосфера. Сужение границ свободного волеизъявления художника самоубийственно для власти — она сама себя лишает людей, на которых можно и стоит опереться.
Ольга Свиблова, директор Московского дома фотографии
У нас в музее цензуры нет, мы сами определяем художественную программу, но есть ограничения, связанные с нововведениями в законодательство. Однако что-то носится в воздухе, заставляет задуматься о том, что появление цензуры возможно. Надо ли обсуждать эту ситуацию? Не знаю. Иногда боишься говорить, боишься накликать непредсказуемые последствия. Это как в стихотворении у Вознесенского: «Думать — опасно. Только подумаешь, что ты порежешься, — боже! — вбежала с порезанным пальцем».
Я молчала, когда все обсуждали историю с Центром фотографии имени братьев Люмьер. Мне кажется, есть вещи, о которых не стоит говорить. Мне не близок фотограф, которого выставляла эта галерея. Было обращение депутата, омбудсмена, но закрытие выставки произошло по решению самой галереи. Было омерзительное, хулиганское поведение каких-то активистов, их забрали в милицию. Можно считать инцидент исчерпанным. Но он породил дискуссию о дозволенном и недозволенном в искусстве, о том, каким оно должно быть, кто должен определять, что — искусство, а что — не искусство. Это опасная дискуссия. Люди, которые думают, что они знают, что возможно и что невозможно, есть везде, во всем мире, также как во всем мире периодически возникают инциденты с цензурой. Массовое сознание питается мифами, для него очень важны сигналы. Нынешняя дискуссия — это сигнал. Иногда лучше молчать, чем говорить, во избежание того, чтобы дурные сигналы не стали распространятся как круги по воде.
Эмоциональная речь Константина Райкина, замечательного актера, человека, на котором стоит театр, наследника традиций Райкина-отца дала новый виток этой дискуссии. Полезно вспомнить, что сатиру Аркадия Райкина допускала даже советская власть. Она была нужна обществу, нужна власти, ведь если власть разумна, ей тоже иногда нужно зеркало.
Текст Константина Райкина некоторые интерпретировали как критику определенных институций, превышающих свои полномочия. Я же, прежде всего, услышала в нем месседж, обращенный прежде всего к деятелям культуры, которым на время предлагается забыть эстетические и межличностные споры, хотя именно они двигают культуру. Сообщество деятелей культуры — единственное экспертное сообщество, которое может спорить о путях ее развития, если это экспертное сообщество едино, то его голос имеет шансы быть услышанным. Один в поле не воин.
У нас в музее сейчас идет выставка Александра Родченко. Его фантастическая живопись, скульптуры, графика, архитектурные эскизы — мощнейший выхлоп творческой энергии относится прежде всего к 1918–1919 годам. Именно в это время он самоопределяется как художник, в жесткой и напряженной дискуссии с Казимиром Малевичем. Эстетическое соревнование этих двух гениев подарило России и миру шедевры. Очень скоро, в 1932 году на все советское искусство были спущены каноны социалистического реализма. Деятелей русского авангарда, задававших вектор движения в будущее, который сегодня сто лет спустя нам так необходим, выбивали по одиночке.
Настоящее искусство всегда инновационно. Абсурд проводить инновационные форумы и думать, что заказчик, и прежде всего государственный заказчик, может определять какими должны быть инновации. Для того чтобы инновации проросли в культуре, науке, бизнесе им надо по крайней мере не мешать, иметь терпение. Время всегда расставляет все по местам.
Безусловно, в России культура нуждается в господдержке. Наша Конституция и структура организации культурной жизни ближе всего к французской, в частности, и к европейской вообще. И там культура также дотационна. Финансируя культуру, государство может требовать соблюдения законов, но не может формулировать заказ. Заказ надо услышать в предложениях деятелей культуры. Хотя и законотворчество — это живой и меняющийся процесс. И есть надежда, что оно так или иначе придет в соответствие с логикой жизни.
Я согласна с Андреем Звягинцевым, чей «Левиафан» стал событием для российского кинематографа и гордостью для нашей страны, будучи принят в номинации на «Оскар» и другие престижные кинопремии мира. Мы болели за него, как болеем за своих спортсменов на Олимпиаде. И, кстати, этот фильм был сделан с господдержкой.
Соблазн диктовать, не слышать других, думать, что у тебя есть право говорить от имени кого-то, конечно, возникает периодически у каждого. Однако терпимость и толерантность к мнению других надо воспитывать в себе и деятелям культуры, и государственному заказчику. Пока возможность цивилизованного диалога между государством и культурой есть. Главное, чтобы все в этом диалоге относились друг к другу с уважением и слышали друг друга, тогда этот диалог, возможно, конфликтный, будет продуктивным. Я надеюсь, что здравый смысл в этом диалоге победит. Без этой надежды ни жить, ни работать нельзя.
Олег Табаков, художественный руководитель МХТ имени Чехова (цитата по ТАСС)
С высоты своего большого советского и постсоветского опыта хочу сказать некоторым нетерпеливым товарищам: не приносите свиные головы к МХТ, не выпрыгивайте на сцену во время спектаклей, не думайте, что вы таким образом поможете создать правильное искусство. У вас нет возможностей поставить спектакль или сыграть его, примите это как аксиому. <…>
Начиная с конца 80-х, у нас в стране отменили цензуру. <…> Согласен с Райкиным, это действительно великий шаг. Еще и в том смысле, что теперь каждый предъявляет и свой талант и свою бездарность без посредников. У нас самих есть много способов понять, что мы делаем, как наше слово отзывается в публике. И потому давайте работать без агрессии, которая очень нехороший знак для нашего общества.
Олег Басилашвили, актер (в интервью агентству News)
Разумеется, я целиком и полностью поддерживаю Константина Аркадьевича [Райкина]. Поддерживаю и относительно его слов о том, каким тоном разговаривают с нами чиновники, и относительно всевозможных липовых «казаков», которые берут на себя смелость судить о том, что в искусстве правильно, а что нет. Если вы откроете Конституцию, то можете сами прочитать о том, что органы власти у нас законодательно не имеют права вмешиваться в творческую деятельность, а государство при этом гарантирует каждому свободу всех видов творчества. Другими словами, каждый режиссер вправе сам выбирать любую форму для своего самовыражения при условии, конечно, что она кого-то реально не оскорбляет или не обижает. Конечно, нет такого закона, что нельзя в гостях класть грязные ноги на стол, но ведь почему-то уважающие себя люди так не делают: в данном случае действительно не надо лезть на рожон, в любом из нас должен присутствовать внутренний цензор. Но при этом нельзя ни в коем случае путать цензуру и госзаказ. То есть, если четко ставится прямая задача кого-то опорочить, у творческого человека всегда должен быть выбор: согласиться или отказаться.
Евгений Гришковец, актер, режиссер (сайт «Одновременно»)
То, что он [Константин Райкин] назвал цензурой, наверное, таковой не является, он просто выбрал это слово для того, чтобы быть понятнее и чтобы прозвучать мощнее. Цензуры в том смысле и в том виде, в котором она была во времена его творческой молодости и во время всей жизни и творчества его отца, в сегодняшней России нет. Но выступление Райкина наполнено весьма существенным опасением, что она может вернуться. Потому что налицо масса явных признаков вульгарной, дикой и абсолютно внекультурной цензуры, а эти признаки и проявления омерзительны и страшны одновременно.
Кирилл Серебренников, режиссер театра и кино, художественный руководитель «Гоголь-центра» (из интервью телеканалу «Дождь»)
Совершенно блистательная речь [Константина Райкина]: честная, эмоциональная, я понимаю, о чем он говорит в каждом слове. Я знаю, что у Райкина какие-то люди срывали спектакли, писали доносы и прочее, это все началось совсем недавно, и он знает, про что говорит. <…> Они [чиновники] говорят: государство — это мы, и мы будем решать, что народу нужно, а что не нужно. <…> Я в этом вопросе оптимистом не являюсь. Но молчать невозможно уже было, гиря до полу дошла. Если молчать, они всех просто удушат по одному или запугают. Достаточно же одной показательно порки, и все испугаются на всю жизнь. И опять будет убогое советское искусство, которое даже в лучших своих образцах изъяснялось не человеческим, а эзоповым языком.
Андрей Могучий, художественный руководитель БДТ имени Товстоногова (из интервью «Фонтанке»)
Для меня его [Константина Райкина] недавнее выступление — образец порядочности, честности, человеческого достоинства, которое редко случается встретить в наши дни. То отчаяние, которое было в речи Райкина, тот накал, с которым все это было сказано, — не актерский, человеческий — не может не восхищать. А с другой стороны, грустно. Грустно, потому что этот отчаянный крик художника говорит о понимании тех глубинных процессов, которые пока подспудно, но уже вполне реально начинают происходить. <…>
Искусство — это не сфера социального обслуживания населения, не соцкультбыт. Искусство призвано отражать реальность в ее сегодняшней подлинности, исследовать ее свойственным ему, и только ему, инструментарием, генерировать смыслы, просвещать, а не обслуживать чей-либо интерес или выполнять «заказ». <…>
И я хочу, чтобы Константин Аркадьевич знал, что он не один, что людей, думающих так же, многое множество, что люди эти консолидированы в готовности отринуть свои мелкие распри ради вменяемой перспективы быть разными, имеющими право на собственный взгляд на мир, на право этот взгляд высказывать и защищать.
Источник
