Музыкант Боб Дилан, ставший лауреатом Нобелевской премии, рассказал, что он почувствовал, когда узнал о присуждении ему награды.
Вместо Боба Дилана его речь на банкете прочла посол США
Как сообщают СМИ, Дилан признался, что совершенно не ожидал такого поворота событий. Он заявил, что данная новость застала его в пути. Информацией об этом он поделился в своей речи, написанной для Нобелевского банкета в Стокгольме.
По словам Боба Дилана, он мог бы сравнить возможность получить эту премию с полетом на Луну. Он представить себе не мог, что его фамилия может оказаться числе классиков, которыми зачитывался с раннего возраста — Киплингом, Шоу, Манном, Баком, Камю, Хемингуэем.
Дилан отметил, что сделал десятки записей и сыграл на тысячах концертах по всему миру. Он рад, что его песни, которые находятся в центре почти всего, что он делает, похоже, нашли место в жизни многих людей самых различных культур.
Музыкант признался, что никогда не задавался вопросом, являются ли его песни литературой. И он благодарен шведской академии за то, что подумала об этом за него.
Боб Дилан не поехал на торжественную церемонию награждения лауреатов в Стокголь. Написанную им для банкета речь прочла посол США в Швеции Азита Раджи.
«У меня не было времени спросить себя: „А мои песни — это литература?“»
Вчера в Стокгольме вручили Нобелевскую премию по литературе за 2016 год — она досталась Бобу Дилану, одному из важнейших людей в истории рок-музыки. Сам Дилан на церемонию вручения премии приехать не смог (его песню «A Hard Rainʼs A-Gonna Fall» спела Патти Смит), но прислал письмо со своей Нобелевской речью. Мы публикуем ее полный перевод.
Нобелевская речь Боба Дилана
Всем добрый вечер. Я горячо приветствую всех членов Шведской Академии и всех остальных уважаемых гостей сегодняшней церемонии.
Я сожалею, что не могу быть сегодня вместе с вами, но, пожалуйста, знайте, что душой я с вами и что для меня получить такую престижную награду — огромная честь. Я никогда не мог представить или предположить, что мне вручат Нобелевскую премию по литературе. С самого детства я читал и впитывал сочинения тех, кто был прежде признан достойным этой регалии: [Редьярда] Киплинга, [Бернарда] Шоу, Томаса Манна, Перл Бак, Альбера Камю, [Эрнеста] Хемингуэя. Эти гиганты литературы, чьи книги теперь изучают в школах, хранят в библиотеках по всему миру и обсуждают с благоговением, всегда производили на меня глубокое впечатление. То, что теперь мое имя будет с ними в одном списке, по-настоящему неописуемо.
Я не знаю, думали ли эти мужчины и женщины о Нобелевской премии. Но я думаю, что любой, кто где-то на планете пишет книгу, стихотворение или пьесу, может в глубине души тайно мечтать о ней. Возможно, эта мечта погребена так глубоко внутри, что они и сами не знают о ней.
Если бы кто-то когда-нибудь сказал мне, что у меня есть хоть малейший шанс выиграть Нобелевскую премию, я бы решил, что вероятность этого примерно такая же, как оказаться на Луне. Правду сказать: в год, когда я родился, и еще несколько лет после этого не было человека в мире, которого бы сочли достойным Нобелевской премии (c 1940 по 1943 года Нобелевская премия не вручалась; Дилан родился в 1941-м — Прим. Ред.). В общем, я понимаю, что я в исключительной компании — мягко говоря.
Когда я получил эту удивительную новость, я был в дороге, и мне понадобилось больше, чем несколько минут, чтобы должным образом осмыслить ее. Я стал думать о великом писателе Уильяме Шекспире. Полагаю, он считал себя драматургом. Мысль о том, что он занимается литературой, едва ли приходила ему в голову. Его слова писались для сцены. Их нужно было произносить вслух, а не читать. Когда он сочинял «Гамлета», я уверен, что он думал о многом: «Какие актеры подходят для этих ролей?» «Как это ставить?» «Действие точно должно происходить в Дании?» Его творческое видение и амбиции, безусловно, более всего прочего занимали его, но существовали и будничные проблемы, с которыми надо было разобраться. «Хватает ли у нас денег?» «У нас достаточно хорошие места для спонсоров?» «Где взять череп?» Готов поспорить, что последнее, о чем задумывался Шекспир, был вопрос: «А это литература?».
Когда я подростком начал писать песни, и даже когда мои способности стали получать определенное признание, я не мечтал о какой-то особенной судьбе для этих песен. Я думал, что они могут звучать в кофейнях или барах, когда-нибудь, возможно, в залах вроде Карнеги-холла [в Нью-Йорке] и «Лондон Палладиум». В самых смелых мечтах я воображал, что записываю альбом и слышу свои песни по радио. Такой поворот событий представлялся мне по-настоящему большой наградой. Записывать пластинки и слышать себя по радио означает, что тебя слушают много людей и что у тебя может появиться возможность продолжать делать то, что начал.
Что ж, я делаю то, что начал, уже очень долго. Я записал десятки альбомов и сыграл тысячи концертов по всему миру. Но жизненный центр всего, что я делаю, — это мои песни. Похоже, они нашли свое место в жизни множества людей во многих разных культурах. Я благодарен им за это.
Но есть одна вещь, которую я должен сказать. Я играл живьем для 50 тысяч человек и для 50 человек, и я могу сказать вам, что для 50 человек играть труднее. 50 тысяч человек превращаются в единый организм, а пятьдесят — нет. У каждого слушателя своя, отдельная личность, свой собственный мир. Они могут воспринимать вещи более ясно. Твоя искренность и то, как она соотносится с твоим талантом, действительно проходят испытание. Я отдаю себе отчет в том, как немного человек входят в Нобелевский комитет.
Но, как это было и у Шекспира, моя голова слишком часто занята моими творческими амбициями и попытками разобраться с самыми разными житейскими делами. «Кто из музыкантов лучше сыграет эти песни?» «Записываю ли я их в правильной студии?» «Правильно ли выбрана тональность для песни?» Некоторые вещи не меняются даже за четыреста лет.
И никогда в жизни у меня не было времени спросить себя: «А мои песни — это литература?»
Так что я говорю огромное спасибо Шведской Академии — и за то, что она потратила время на то, чтобы ответить на этот вопрос, и за то, что этот ответ оказался таким прекрасным.
Желаю вам всего наилучшего,
Боб Дилан