Автор до недавних пор анонимного телеграм-канала «Сталингулаг» стал популярным политическим блогером задолго до того, как читатели узнали его историю и имя. И если последнее оказалось обычным — Александр Горбунов, то история его жизни для России — почти невероятной и, несмотря ни на что, очень вдохновляющей. The Bell поговорил с Александром одним из первых, его рассказ мы решили опубликовать в виде монолога.
«Примерно в седьмом классе я пришел к мысли, что должен зарабатывать сам»
Я учился на домашнем обучении в школе №37 Махачкалы. Обычная образовательная школа. Не знаю, как обстоят дела с домашним обучением сейчас, но тогда все было настолько плохо, что в некоторые учебные годы учителя приходили ко мне пять-шесть раз за весь год. Мои родители писали жалобы, но директор, РОНО и все эти всевозможные организации просто ссылались на какие-то другие свои дела. Учитель приходил и говорил: «Вот тебе пять параграфов, читай, когда-нибудь потом приду, перескажешь мне их». Мое образование было на родителях и, собственно, на мне самом.
Мать ездила со мной по врачам, показывала меня специалистам в разных городах и не могла работать, а отец работал на стройке начальником участка и был единственным кормильцем в семье. Они строили взлетную полосу в Каспийске, аэропорт в Дагестане, больницы.
Мы жили втроем — я, папа и мама. Сейчас я живу с супругой, но хочу как можно дольше сохранить ее анонимность, она далека от медиа. Еще у меня есть два старших брата от первого брака отца. Они жили со своей мамой, но мы всегда очень тесно общались, ходили друг к другу в гости. Мы очень близки. Сейчас они тоже живут в Москве.
После того, как полиция неделю назад пришла к моим родителям, около часа ночи пришли и по двум адресам к братьям. Их спрашивали только обо мне: где я, чем занимаюсь, кем им прихожусь. Спросили и ушли. Братья ответили, что ничего не знают. Тут я хочу отметить, что это не были обыски как таковые. Я написал об обысках, когда в пятницу ночью мне позвонила мама, вся в слезах, со словами: «Тут сотрудники полиции ходят и смотрят». На эмоциях я назвал это обыском. Теперь мне это предъявляют, мол, соврал, нагнетает панику. Оказывается, если тебе не перевернули всю квартиру, никого не побили и не убили, то в общем-то и ничего страшного.
Примерно в седьмом классе я пришел к мысли, что должен сам зарабатывать, потому что денег очень не хватало. Однажды к родителям зашла знакомая с предложением купить для меня какой-то витаминный комплекс. Родители не особенно воодушевились, а я стал расспрашивать, что это за работа. Она сказала, что этим и я могу заняться, и я начал торговать. Торговал сугубо через знакомых. Я предпринимал попытки «холодного» контакта, но они проваливались. Когда я подходил к кому-то на улице, человек лез в карман и протягивал мне мелочь. Я говорил: «Вообще-то я хотел предложить вам гениальную возможность разбогатеть, зачем мне ваши 5 рублей?». В среднем я получал $100-200 в месяц. Для Махачкалы это были серьезные деньги. Зарплаты бюджетников были ниже. Мне стало хватать и на «импульсивные» покупки — модную одежду, походы в кафе.
Я был очень общительным ребенком. Много времени проводил на улице, до 13 лет — почти все время. У нас был дружный двор. Я никогда не сталкивался ни с какой жестью, а если были подколки, то добрые. Но мы не поддерживаем контакт: многие разъехались, у нас изменились интересы. Но когда в феврале я приезжал в Махачкалу на 80-летие отца, многие были рады меня видеть.
«Как же ты будешь без высшего образования, это же стыд»
К восьмому классу я начал отказываться от прежней работы, а вместо нее занялся контекстной рекламой и начал делать сайты. Лет в 15 увидел онлайн-рекламу Poker room, и покер стал моим новым источником дохода. Игра отнимала очень много времени, требовала большой концентрации: надо было играть за несколькими столами, максимально я играл за 24-мя. Я купил второй монитор, чтобы оптимизировать процесс.
Я не очень хотел поступать в вуз. Честно говоря, я никогда не любил учиться и не понимал, зачем мне это, когда можно посидеть в интернете или поиграть в Counter-Strike. Интерес к книгам, к таким предметам как история, и прочему, пришел гораздо позже. А тогда у меня были какие-никакие деньги, я мог быть самостоятельным, и меня все устраивало. Но родители как люди старой советской закалки говорили: «Как же ты будешь без высшего образования, это же стыд, оно у всех есть, а у тебя не будет?» или «Ты занимаешься несерьезными вещами, завтра фортуна от тебя отвернется, и у тебя ничего не останется». Отец считал, что хорошая профессия для меня — нотариус. Он, конечно, безумно любил и заботился о нас с мамой. Но он человек авторитарный и умеет убеждать, кстати, во многом я в него пошел.
В общем, так я и поступил в махачкалинский Институт финансов и права на юридический факультет. Это небольшой вуз, известный, в основном, тем, что его закончил Рамзан Кадыров. Туда было несложно поступить. Вообще-то я мог поступить куда угодно, потому что в школе учился достаточно хорошо. Я даже подумывал об учебе в Москве. Я позвонил в Высшую школу экономики, но мне сказали, что вуз не приспособлен для посещения людьми с ограниченными возможностями, и я смогу разве что посещать какие-то отдельные лекции. Потом я обзвонил еще с десяток вузов и понял, что нигде не смогу посещать пары. Тогда какая разница, где ты учишься? В махачкалинский вуз я приезжал только на зачеты и экзамены. Чтобы принять их, преподаватели спускались в деканат на первом этаже. Мне было сложно попасть даже туда: нужно было преодолеть несколько порогов и открыть тяжелые советские деревянные двери. Зато зачеты сдавались легко. Порой достаточно было освежить школьные знания.
После окончания вуза я начал ездить в Москву и жить там по три месяца, по полгода. Это был такой постепенный процесс переезда. Когда родители хорошо себя чувствовали, то прилетали погостить ко мне вдвоем. Потом мама прилетала одна. Я очень хотел бы перевезти их сюда жить. Но это невозможно. У отца отняли одно легкое после онкологии, он тяжело болеет, и московский климат ему не подходит, нужен юг. К тому же в таком возрасте, прожив всю жизнь в Махачкале, ему было бы тяжело поменять город.
Первого числа каждого месяца я плачу по 400 тыс. рублей — за аренду жилья, зарплаты двум водителям и помощнице по хозяйству. У меня два водителя, потому что очень сложно сформировать вакансию для кадрового агентства: «мне нужен человек, который будет помогать подниматься по лестницам и преодолевать пороги». Такой профессии нет. Поэтому я нанимаю двух водителей. Это необходимость. Плюс расходы на еду, развлечения, бензин и так далее. Из последнего я сходил в Театр наций на «Иранскую конференцию», спектакль [по пьесе Ивана Вырыпаева, — прим. Ред.] очень понравился.
Мое рабочее место сегодня выглядит как ноутбук и смартфон, спасибо Стиву Джобсу. Были периоды, когда я работал за стационарным компьютером с несколькими большими мониторами. Но со временем я понял, что секрет успеха — чем проще, тем лучше. Мне нужен только компьютер, а если его нет, то будет достаточно телефона и доступа в интернет. Большие тексты я печатаю на телефоне, заливаю в облако, и если надо, открываю на компьютере. Это, конечно, не так быстро, как печатать двумя руками, но что есть, то есть.
Со временем я бросил все силы на изучение финансов. Читал огромное количество литературы, смотрел видео, тренировался на симуляторах торгов, чтобы понять их механику. Параллельно я читал всякие мотивационные книги вроде Роберта Кийосаки. Под впечатлением создал сайт с блогом. Так 11-классник рассказывал, как себя смотивировать и прочую чушь. Конечно, это были просто пересказы прошедших через меня книг своими словами.
С конца 11 класса, я занимался трейдингом. На самом деле, покер и биржа похожи, потому что в обоих случаях ты работаешь с вероятностями, и единственное, что ты можешь контролировать — свой риск. Это единственная константа, которая не меняется.
Сначала я торговал акциями на американском рынке. В первый раз я внес $1 тыс., это было 30 тыс. рублей по тому курсу. Их я благополучно потерял. Вторая сумма уже не была потеряна, но к нынешним результатам я пришел не сразу. Это был мучительный процесс поиска своей стратегии. Долго я работал плюс-минус около ноля. И когда я, по крайней мере, перестал терять, то был очень доволен. В трейдинге перестать терять — это важный переломный момент. Потом пошел рост. Я пришел к выводу, что сложный процент [начисление процентов в депозите, при котором по окончании каждого периода начисленные проценты становятся основной суммой, — прим. Ред.] творит чудеса. То, что вы получаете, нужно не выводить, а продолжать вкладывать. Это очень помогает поднимать капитализацию счета. Конечно, трейдинг без потерь невозможен и даже противозаконен — он называется «инсайдерская торговля». Промахи неизбежны, но на горизонте полгода-год это прибыльно. Главное контролировать две вещи: свои риски и свои эмоции. К тому же я сформировал подушку безопасности. Например, последнюю неделю я не занимаюсь трейдингом, потому что отказался от компьютера и редко пользуюсь телефоном. Когда посетившие мою маму полицейские сказали об обвинении в телефонном терроризме, мне порекомендовали избавиться от всей техники. Ведь если они пойдут дальше, то могут все изъять, и неизвестно, что потом на моем ноутбуке окажется. Вот на подобные форс-мажорные ситуации у меня и отложены деньги.
Я никогда не управлял чужими деньгами. У меня не было партнеров по бизнесу. Когда мне это было нужно, таких людей просто не было рядом, а потом стало не нужно. Но у меня была идея — создать фонд, инфраструктуру для торговли не из частного счета, а для наработки трейд-рекорда и привлечения инвестиций. Я обсуждал это с экспертами по созданию фондов, но тут вышел текст в РБК [в нем Александр Горбунов был назван автором «Сталингулага», — прим. Ред.], и мне сказали, что теперь не стоит даже пытаться.
Трейдинг — очень скучная штука. Его обсуждают разве что авторы аналитических отчетов. Когда ты работаешь сам со своими деньгами, то говорить в общем-то и не о чем. Мне, конечно, интересно заниматься трейдингом, но в какой-то момент он становится просто работой, тем делом, которое позволяет жить.
«Сообщение “Продай канал” я получаю чуть ли ни каждый день»
«Сталингулаг» был просто блогом в твиттере для выражения собственных мыслей. Я не хотел, чтобы он стал крупным и читаемым. Я никогда не покупал рекламу, не делал коллаборации. Телеграм-канал появился, когда твиттер уже был очень популярным [сейчас у «Сталингулага» в твиттере больше 1 млн фолловеров, — прим. Ред.]. Первый взаимный пиар я сделал, когда в телеграме было 200 тыс. подписчиков. Первый рекламный пост был подборкой из пяти каналов и стоил 300 тыс. рублей. Сейчас пост стоит от 150 тыс. рублей, в зависимости от формата и количества ссылок.
При этом реклама всегда была коммерческой, без политических размещений, поэтому такой доход нестабилен. К тому же из-за анонимности были проблемы с переводом денег. Они поступали на разные кошельки, там их могли блокировать. Телеграм-каналы зарабатывают, в основном, на политическом «размещалове». Но когда речь заходит о нем, от меня люди сразу же получают отказ. Чуть ли ни каждый день я получаю сообщение: «Продай канал». Но я не собираюсь его продавать. Никогда даже не начинал это с кем-либо обсуждать, поэтому не знаю, кто именно и за сколько был готов его купить. Не продам ни за какие деньги. Если я однажды передумаю этим заниматься, то просто перестану писать, но продавать не стану.
Инфоповоды для постов находятся случайно. Я листаю новостные ленты и соцсети и пишу, если что-то меня задевает. Например, вчера я написал про шоу «Голос», потому что замечал, как люди возмущались голосованием. Как только появилось время, написал то, что было в голове. Какого-то плана публикаций у меня нет.
Меня сейчас попрекают постами пятилетней давности в твиттере. Говорят, они были проправительственными. Но это не так. Особенность твиттера в том, что при поиске выдаются конкретные посты. Если посмотреть ленту в хронологическом порядке, можно увидеть: посты были разными. Я мог бы все удалить, почистить. Мог бы сказать, что это фейк. Но я этого не сделаю. «Сталингулаг» — это часть меня, зачем ее удалять? Где-то я троллил людей, где-то делал ошибочные выводы, где-то писал на эмоциях, но это был я.
Я почитал дискуссии о том, что мой канал «слишком грустный», и именно поэтому нужно было его деанонимизировать. Если бы те, кто так говорят, немножко подумали головой и сопоставили факты, то они бы поняли, что невозможно работать почти по 20 часов в сутки, думая, что у тебя ничего не получится. Я не пессимист. Я верю, что рано или поздно все изменится и будет хорошо. Но, как поется в песне, «жаль, что в эту пору прекрасную не придется жить ни мне, ни тебе». Мои посты в «Сталингулаге» — маленькая часть меня. Дайте мне немножко права погрустить. Я же не запрещаю никому веселиться, не говорю: «прекратите!». Вы веселитесь, я грущу. Все нормально.
«Анонимность возникает от безысходности»
Не знаю, почему к моим родным пришли именно сейчас. Я не писал каких-то необычных постов, предложений о продаже накануне не поступало. Может быть, канал стал слишком большим, и настало время. Может быть, это из-за новых законов, направленных на запрещение свободы слова в интернете. Полагаю, бесполезно анализировать действия этих людей с рациональной точки зрения. Если вы много лет живете в закрытом комьюнити, куда поступает только та информация, которую вы хотите слышать, то ваши представления о реальности искажаются. Мало ли, что они увидели, рассматривая монитор через свою лупу. Может, какой-нибудь чиновник или генерал случайно попал на скрин со словом «поехавший», которое я неоднократно использовал, и возмутился: «Кто такой? Он охренел? Найдите его немедленно». В общем, я понятия не имею, что произошло и почему.
Моя внезапная слава позволила лишний раз убедиться в том, что хороших людей гораздо больше, чем плохих. Сейчас я получаю сотни сообщений в день со всей России. Стараюсь ответить каждому. Люди предлагают пожить у них на даче, перевести 300 рублей, погостить в Берлине, Париже, Казахстане, на Украине и так далее. Это очень приятно и трогательно. Канал вырос примерно на 40 тыс. подписчиков. С другой стороны, в твиттере огромное количество ненависти и сообщений в духе: «тебя нашли, ходи-оглядывайся, товарищ майор приготовил бутылку» и прочие ментовские шуточки. Но у меня нет претензий. Человек имеет право ненавидеть меня и даже оскорблять.
Претензии у меня есть только к людям, которые сняли ролик на YouTube со всеми данными моих братьев, их несовершеннолетних детей, их домашние адреса. Это подло и низко. При чем тут мои родные? Мы с ними даже не обсуждаем политические вопросы. Братья не знали, что я вел «Сталингулаг» до тех пор, пока к ним не пришла полиция (статью в РБК они не заметили). Они стали звонить и спрашивать: «Что ты, на самом деле, сделал?», поскольку понимали, что история про телефонный терроризм — бред. Тогда я и рассказал про канал. Они читают его всего около недели. Говорят, что им нравится. Может, просто хотят меня так поддержать. Вот поэтому я и сохранял анонимность: ради близких.
Анонимность возникает от безысходности. Она появляется, когда нет другого выбора. Телеграм-каналы развиваются только в странах, где отсутствует свобода слова. В США нет телеграм-каналов с сотнями тысяч подписчиков, а в России есть, потому что современная пресса не может позволить себе то, что пишут анонимные каналы. Людям становится негде высказаться. Анонимность для них — это возможность спрятаться, но сказать хоть что-то. Выступать против нее в стране, где отсутствует справедливый суд, а людей сажают за лайки, репосты и картинки — абсурд. Я никогда не поддержу деанон автора, вне зависимости от того, согласен ли с его позицией, особенно если человек не приносит никому вреда.
Мой деанон говорит о кризисе расследовательской журналистики. Казалось бы, Россия — непаханное поле для журналистов-расследователей. Здесь их работы могут дать резонанс, помочь придать огласку, помочь что-то изменить. Но расследовать условного Игоря Ивановича — ну, у нас много людей с таким именем — гораздо опаснее, чем популярный телеграм-канал, на котором можно хайпануть, собрать трафик и не думать, что ждет автора. Если бы у меня была возможность выбрать, выйдет ли материал с моим деаноном или нет, я бы, конечно, выбрал его отсутствие. После той публикации я всячески отрицал свою причастность к каналу. Мой нынешний деанон — вынужденный. Мне стало страшно за близких. Объяснение деанона соблюдением неких журналистских стандартов в этом случае кажется мне нелогичным. Здравомыслящего человека как раз отличает понимание того, что нельзя всегда действовать по стандарту. И если бы все остальное соответствовало тем стандартам, в которых журналистика имеет право на любой деанон, тогда вопросов бы не было.
Я не знал, что автор моего деанона работает в ВВС. Мне об этом ничего не говорили, не предупреждали. Я не встретил его в офисе ВВС. Ко мне обращался другой автор [О том, что Андрей Захаров работает в BBC, сотрудник издания с извинениями рассказал Горбунову на следующий день после интервью. Сообщить об этом планировалось во время съемок, но эмоциональная ситуация не позволила это сделать, — прим. Ред.]. Стал бы я давать интервью, если бы знал? Не знаю. Я не испытываю какой-то жесткой неприязни к автору деанона. Я понимаю, что не они пришли ко мне домой, и не они создали такую ситуацию в стране. В остальном, что тут скажешь? Это их выбор. Каждый сам выбирает, как ему жить с тем, что он сделал. Главное, быть честным перед самим собой, не обманывать себя. Иначе ты становишься заложником иллюзий. Рано или поздно они растворятся, и ты окажешься лицом к лицу с реальностью.
Я сейчас вообще не понимаю, что происходит, что будет дальше. Какие-то анонимы пишут мне: «Подожди окончания праздников и узнаешь, кто распорядился опрашивать твоих родных, ведь мы живем в стране ручного управления, это, в любом случае, было кому-то нужно». Действительно, тот, кому это было нужно, может отдыхать. Или, может быть, ему сейчас не до этого. Ничего не закончилось, и что-то будет еще.