Почему Россия тратит миллиарды рублей на экспедиции в Антарктиду, но все равно отстает в исследованиях, для чего сегодня нужны географические открытия и зачем изучать лед, которому 2 миллиона лет?
Исследователь ледников Антарктиды Алексей Екайкин, который выступил с лекцией о географических открытиях XX века, рассказал, что изучает и открывает современная география.
— География в XVII веке была по большей части наукой об открытии новых земель. Что такое география сегодня?
— Любая наука занимается открытиями — география занимается тем же. Изучается климат, сложнодоступные территории, история планеты. Сейчас просто изменился термин «географическое открытие». Это уже не столько о новых объектах, сколько о явлениях и новых закономерностях: есть направления, исследующие погодные условия, есть — исследующие древние породы и тому подобное.
Последним крупным географическим открытием объекта, кажется, стало открытие озера Восток. Это очень показательный пример того, как сейчас изучается новый объект. В 60-х годах родились первые теории о том, что под антарктическими льдами есть вода: об этом говорили исследования (например, эхо от взрывов), но на практике никто не мог доказать. Долгое время об этом говорили, и в 1970 году в этом районе начались бурения скважин. И только в 1998 году на глубине 3539 метров российско-франко-американская скважина дошла до подледникового озера Восток. Правда, за это время уже все доказали, что оно есть, и требовалось лишь удостовериться фактически. Но география на этом не заканчивается. С тех пор, как его открыли, это явление постоянно изучают: как подобное озеро вообще могло появиться, как оно взаимодействует с окружающими объектами.
Практическое применение многим географическим открытиям найти сложно, они, возможно, принесут пользу только через несколько десятков лет. Но благодаря, например, знанию о том, что под льдами Антарктиды есть вода, мы уже узнали многое о динамике ледника. Это интересно и захватывающе: ты словно изучаешь космос.
Но даже не учитывая тягу к познаниям, не говоря о фундаментальности исследования всего нового, географические открытия могут помочь в улучшении современной экологической ситуации. Уже понятно, что теплеть будет, из-за этого уже тает лед. А как предостеречь себя от таяния льдов — непонятно. За льдами нужно постоянно следить, понимать, как они устроены, прогнозировать их поведение. Поймем это — поймем, что происходит с планетой.
— Можно ли сказать, что в будущем большинство открытий произойдет в Антарктиде?
— Очень сложно понять, где и когда случатся открытия. Но открытия в Антарктиде точно не закончились — их будет много, в том числе географических. Традиционно там исследуют океан вокруг самой Антарктиды, морские виды, лед и снег, их показатели. Именно в этих сферах и могут произойти ближайшие открытия.
Сейчас, например, многие [географы] озабочены поиском древнейшего льда в Антарктиде — льда времен глобальных климатических изменений, которому больше 2 миллионов лет. Так как сейчас тоже происходят глобальные изменения климата, это нужно изучать. Чтобы прогнозировать будущее, нужно знать, как климат развивался в прошлом.
Можно сказать лишь, что навряд ли это будут такие же мощные открытия, как в исследованиях ДНК, космоса или мелких частиц. В этих науках всё меняется на глазах, а в географии всё достаточно статично.
— Зачем тогда нужно так много экспедиций в Антарктиду?
— Несмотря на то, что сейчас этим занимаются многие страны, не у всех есть свои полярные станции. Но это направление популярно: недавно даже Малайзия начала базироваться там. Все хотят быть ближе к Антарктиде, но у всех разный масштаб.
У России же сейчас больше всего станций в Антарктиде — пять. К тому же у нас там несколько сезонных баз, которые открываются только летом, два научно-экспедиционных судна. На антарктическую экспедицию тратится около 1,5 миллиардов рублей в год. Это только выглядит внушающе, на самом деле, по отношению к ВВП это незначительная сумма, многие страны тратят гораздо больше.
Хотя масштаб экспедиций у нас и огромный, в научном плане они могли бы приносить больше пользы: по возвращению домой российские ученые не могут проводить исследования, им не хватает финансирования.
Многие политики открыто заявляют, что сейчас важнее не наука, а географическое присутствие в Антарктиде. Наука здесь становится прикрытием для геополитических интересов.
— Чего лишается российская наука в этой ситуации?
— Из-за отсутствия финансирования у нас нет возможности открывать что-то новое. Например, сейчас мы не изучаем древнейший лед, у нас фактически заморожен проект изучения озера Восток, нет даже технологий для исследования. А время уходит, мы теряем преимущество на мировой арене. Если мы это не делаем сейчас — делает кто-то другой.
Наши ученые иногда даже первыми привозят из Антарктиды образцы, но не могут их исследовать. А это обязательная часть: наука начинается в полевых условиях, а продолжается в лаборатории. Ученые вынуждены искать источники финансирования самостоятельно, несмотря на то, что на это нужно еще больше денег, чем на сами экспедиции.
Подобное продолжается, наверное, уже около пяти лет. С 1999 по 2013 год у нас была федеральная программа «Мировой океан», в которой существовала подпрограмма «Антарктика». Всё вполне себе нормально финансировалось, после нее должны были открыть программу-правопреемницу. Всё запускали в разработку, всё обещали, но она просто-напросто не появилась.
Конечно, некоторые исследователи собирают деньги на изучение Антарктиды через краудфандинг или гранты, но это незначительные суммы. Нам, как и многим другим, например, для работы нужны миллиарды рублей. Получали мы гранты и на 20 миллионов рублей в год, но даже таких денег недостаточно.
Дно у Земли Виктории
— Насколько сильно Россия отстает из-за этого?
— Еще в советское время географию не ставили в приоритет. Сейчас у нас есть большое отставание в плане специалистов, в плане технологий. Есть простой пример: раз в два года абсолютно все, кто занимается Антарктидой, могут приехать на встречу научного комитета по исследованию Антарктики. На последнюю такую встречу от России приехало всего шесть специалистов — из общего числа участников в тысячу человек. То есть наш вклад в эту науку — порядка 0,6 %.
Конечно, у нас есть яркие проекты вроде озера Восток, но это единичные случаи. У нас, как многие любят говорить, комплексный системный кризис: большинство специалистов старше 60, приоритеты государства не направлены на науку. Из пяти российских станций в Антарктиде четыре — устаревшие. Остальные находятся в полном упадке, на месте некоторых нужно уже строить новые.
— Есть ли в российской географии тенденции к улучшению?
— Говоря об Антарктиде, поводов для оптимизма немного. В обозримой перспективе нет вероятности, что государство захочет решать эти проблемы. Есть надежда только на то, что отечественный частный бизнес начнет вкладывать деньги, как это делается на Западе. Мы можем сотрудничать с иностранными коллегами только на уровне науки, но не на уровне финансирования. У нас есть Российская Антарктическая экспедиция, которая получает деньги из государственного бюджета. Однако никто не позволит получить деньги, даже если кто-то из иностранцев захочет их выдать.
Остается надеяться только на то, что наши бизнесмены пойдут по примеру Нобеля. Когда ему было 62 года, одна газета по ошибке опубликовала его некролог, описав его только как изобретателя динамита, «человека, сеющего смерть». После этого он стал филантропом, учредил свою премию. И все теперь знают его как человека, который помогал науке. То же самое может произойти и с нашими предпринимателями, сколотившими состояние в 90-х.
Источник