Тюремный дневник 23-летнего активиста Матвея Крылова, облившего водой прокурора и отсидевшего за это два месяца в Бутырской тюрьме. Фактически пособие по тому, как жить за решеткой, где сегодня в России может оказаться каждый.
Предисловие
Когда спустили из зала суда в автозак, мне рисовались самые мрачные картины. Я не готовился к тюрьме, и один только мой внешний вид внушал опасения за будущее — кольца в ушах, штаны почти в обтяг, волосы до лопаток. Спустя пару недель пребывания в следственном изоляторе №2, по-народному — в Бутырке, я успокоился. В тюрьме сидят совершенно разные люди: кандидаты наук, писатели, бизнесмены, студенты лучших вузов страны. Тюрьма — место, которое существует по строгим, иногда страшным законам, но, в отличие от светских, они прозрачные и работают. Это огромный опыт общения, так как в обычной жизни тебе не надо искать точки соприкосновения с убийцами и ворами — а таких там, конечно, тоже немало. В тюрьме понимаешь истинную ценность свободы. Для того чтобы выжить в ней, приоритетными становятся взаимовыручка и солидарность — вне зависимости от возраста, убеждений, социального статуса и рода занятий. Солидарность, которую редко встретишь на воле.
***
Камера изолятора временного содержания трехместная и с окном, пусть даже решетка на нем такой плотности, что улица через нее не просматривается. Обычно в ИВС держат не больше двух суток, меня же — уже семь. Это для удобства сотрудников центра «Э» (неофициальное название центра по борьбе с экстремизмом, — прим. RS), которые тоже дислоцируются на Петровке и которым влом ездить, чтобы допрашивать меня, куда-то еще. Дважды в день, после завтрака и обеда, меня поднимают на последний этаж, обыскивают и заводят в комнату с прикрученными к полу стульями и столами. Двое оперов по известной методике играют в доброго и злого полицейских. Один пытается угостить меня конфетами и «колой», другой разговаривает в стиле: «Че уши проколоты, пидарас что ли?», и обещает устроить проблемы в камере. Их цель — вытянуть из меня признательные показания о моем участии в беспорядках на Манежке в декабре 2010-го. Обычно опера не гнушаются и избиениями, но меня не бьют — скорее всего, благодаря вниманию общественности к моему делу и наличию адвоката. Любой беспредел станет публичным, и они это понимают. На Манежке меня не было, поэтому я твердо стою на своем. (Спустя три дня опера, так и не получив никакой информации, потеряют ко мне интерес, и меня переведут в СИЗО, — прим. М.К.).
***
По внутреннему дворику, от ворот до входа в тюрьму, автозак едет пять минут. Вход — это огромные, в форме арки, двери, им лет сто, не меньше. За ними холл, где с меня наконец снимают наручники. В противоположном конце холла — еще одна дверь, оттуда доносятся нечеловеческие крики и стук, будто кого-то бьют. Менты не обращают на это никакого внимания. Меня обыскивают, заводят личную карточку и отправляют на «сборку» — помещение размером с кухню в малогабаритной «однушке», в которой держат новеньких перед тем, как рассортировать по камерам, или уже сидящих — перед тем, как отправить в суд или на свидание. Здесь зэки меня успокоили: оказывается, кричал и бил в дверь заключенный, которого целый день не выпускали со «сборки» — чтобы привлечь внимание вертухаев. Крайне редко, но таким дебошем можно повлиять на свою судьбу. Рассказывают, что недавно в одной из камер умирал мужчина. Заключенные стали изо всех сил стучать в двери тарелками и этими действиями заставили сотрудников забрать зэка, у которого был инсульт. Мужика в итоге спасли. Еще рассказывают, что когда в прошлом году на Бутырке был бунт, зэки подняли такой шум, что было слышно во всех соседних с тюрьмой домах. Жильцы в испуге звонили в полицию.
***
Раз в полчаса дверь открывается, зачитываются три фамилии, и если ты один из тех, кого назвали, тебя выводят их тесной духоты и ведут к старшему оперу, где он с первых слов начинает на тебя наезжать. Его задача – заставить заключенного подписать бумагу о сотрудничестве с администрацией и прошение о зачислении его в «хозбанду». Это значит, что человек после приговора не отправляется по этапу, а остается при СИЗО в качестве обслуги. «Хозбандиты» моют полы, выносят мусор, работают на складе, чистят снег, а также развозят еду. На 1600 человек в Бутырке — 130 таких «отрядников». Старший опер — чечен, со сломанным носом, выглядит как маньяк. Неудивительно, что после его наездов, оскорблений и угроз, часть «первоходов» подписывают бумагу, правда уже через месяц отказываются от нее. Остаться в отряде для порядочного арестанта — западло.
«Ты че, пидарас? – кричал мне опер, глядя на серьги в моих ушах. — Я тебя сейчас в камеру к пидарасам и отправлю». Он думал, что поскольку я первый раз оказался в тюрьме, то пока не в курсе, что никуда он меня отправить не может. Как мне объяснили зэки, подобные действия со стороны администрации воспринимаются как беспредел, и заключенные в ответ на это устроят кипеш, а начальству он не нужен. Так что дальше угроз дело не пойдет. Чтобы сменить тему, я начинаю цитировать Библию и куски из Нагорной проповеди. Чечен остывает. Дальше меня сажают на железный, вмонтированный в пол стул, с виду похожий на электрический, человек из оперчасти фотографирует меня для личного дела, «катает пальцы» и снова отправляет на «сборку».
***
Из «карантина» (корпус, где держат заключенных непосредственно перед распределением по камерам) меня забрали вместе с еще двумя зэками. Вели по коридору, остановили возле одной из дверей. Продольный открыл дверь, за ней — толпа дагестанцев, все — бородатые, в тюбетейках, похожи на ваххабитов. Я в ужасе, но дежурный, слава богу, назвал не мою фамилию. Следующая камера – сплошь таджики. И снова пронесло — туда отправили не меня. В моей же камере вроде все спокойно. Обычные зэки — кто-то играет в домино, кто-то в шахматы, кто-то смотрит телевизор, кто-то читает. Надпись под потолком гласит: «Страшен не грех, но бесстыдство после греха».
***
Как только меня определили, зэки тут же собрались за столом и стали расспрашивать — кто такой, откуда, какая статья. Долго рассказывать не пришлось. В камере есть телевизор, и сюжет о том, как я облил прокурора, видели почти все, а кто не видел — читал обо мне в «МК», который в тюрьму приносят несколько раз в неделю. Прокуроров зэки не любят, поэтому мне сразу выразили «уважуху».
***
Выбор спального места оказался небогат — свободной оказалась только одна «шконка» из двенадцати, почти ровно под окном. Стекла в окне нет, только решетка — его выбили, чтобы перекрикиваться через улицу с другими зэками. Поэтому в камере дико холодно. Спать невозможно: ложусь в куртке, кофте и двух штанах, а все равно трясет. К тому же постоянно горит свет, выключить его ты не можешь. Душ — раз в неделю по четвергам, если хочешь помыться в другие дни — можно вскипятить чайник. В самой камере горячей воды нет. Говорят, привыкну ко всему недели через две.
***
Все заключенные в обязательном порядке проходят флюорографию и сдают кровь. Кровь из вены у меня брал врач по фамилии Булгаков, лет 45-ти. Я, как обычно, положил на стол левую руку, но ему было удобнее брать из правой. Проигнорировав мое замечание о том, что вена на правой руке поверхностная, Булгаков ввел шприц. Кровь не шла, он продолжал ковырять иглой, я держал жгут. Через пару минут рука начала неметь, закружилась голова. Мне дали кусочек ватки с нашатырем, я на время ожил. В конце концов, вышло немного крови. Я встал, прошел несколько метров, и потерял сознание. Предыдущие дни я почти не ел: тюремная пища не предназначена для людей с веганскими диетами — наверное, поэтому я так ослаб. Когда открыл глаза, надо мной стояла фельдшер. Она сказала, что сейчас принесет цитрамон. Я не понимал, чем он может мне помочь, если у меня давление 90 на 50. Булгаков согласился со мной и сказал, что вместо цитрамона нужно сделать крепкий кофе. Кофе я не пью. Врач пожал плечами и ушел. Людей на воле интересует, как и почему в тюрьмах умирают. Вероятно, так это и происходит. Из «лекарств» в тюрьме только цитрамон и кофе. Если повезет, вам еще померяют давление и температуру.
***
На прогулку выводят раз в день. Прогулочный дворик — точно такая же камера, в какой мы сидим, только на последнем этаже, без шконок и потолка. Вместо потолка — решетка, несколькими метрами выше которой — крыша. В проем между ними видны стоящие рядом с тюрьмой жилые дома. Ходя взад-вперед по прогулочному дворику невозможно не думать о том, как люди в доме напротив обедают, смотрят фильмы или целуются.
Вернувшись с прогулки, понял, в какой вонючей камере сижу. После «улицы» запахи табака (курят почти все и круглые сутки) и пота кажутся невыносимыми. (Спустя два месяца Ира, моя жена, встречавшая меня на воле, сразу заметила, что я весь провонял чем-то копченым. Это и есть запах тюрьмы – прим. М.К.).
***
На «продоле» помимо камер есть индивидуальные «боксы» 1,5 на 1,5 метра. С крохотной, шириной в 30 сантиметров, лавкой. Кроме простых зэков в них закрывают «обиженных», буйных, больных туберкулезом, и тех, кого судят по стремным статьям типа «изнасилование» или «педофилия». Пока я видел трех людей, которых держат отдельно: мужчина с открытой формой «тубика», бывший мент, и прибалт по имени Янус, которого обвиняют в развратных действиях в отношении несовершеннолетней. Последний отличается от обыкновенных зэков. Выглядит интеллигентно, как будто и не в тюрьме находился, не курит и не ругается матом. С его слов, он жил с девушкой, которой не было 18 лет, по обоюдной любви, но ее предки, пытавшиеся помешать счастью «молодых», написали ложный донос, по которому его и посадили. Янус глубоко уверен в том, что невиновен, и последовательно отстаивает свою правоту: пишет в Верховный суд и обжалует каждое постановление, отправляет жалобы в суд Европейский. Все это он делает сам, адвоката нанял скорее для формальности, чтобы была возможность связываться с родственниками. Ответы на жалобы, судебные постановления и прочую документацию он хранит и таскает всегда с собой в огромном пакете. С Янусом я несколько раз сталкивался в коридоре, успели поговорить даже за литературу.
Не думаю, что если бы его держали в камере вместе со всеми, с ним бы случилось что-нибудь страшное. В отличие от того, что думают про это на воле, в тюрьме я не слышал, чтобы кого-то «наказали ху..м». Говорят, сейчас это уже считается беспределом. Хотя в любом случае за такую статью, как у Януса, не уважают, и вопросов к нему было бы много.
***
Все, что передается с воли, зэки складывают в общак. Общаком кормится вся камера.
Отдавать свое — не обязаловка, но к жадным относятся без уважения. С общака выделяется все необходимое каждому только что заехавшему человеку: зубная щетка, мыло, носки, трусы и т. д. А раз в неделю сигареты, чай и сахар отправляют в «котловую хату». «Котловая» распределяет это между теми, кому с воли никто не помогает, или теми, кого собираются этапировать. В общак я не отдаю только орехи. Сразу объяснил сокамерникам, что я — веган, мясо, рыбу, молочное — не ем, а потому без орехов просто не выживу. Отнеслись с пониманием.
***
Обычно я просыпаюсь в шесть вечера, умываюсь, ем, и смотрю вечерние новости по РЕН-ТВ. Телевизор работает круглые сутки, его никто не выключает. Самый популярный здесь канал — «Перец», с пошлыми и плоскими шутками. Но благодаря тому, что в камере есть взрослые мужики, иногда получалось посмотреть «Что? Где? Когда?» или какие-нибудь дискуссии у Астахова или Кеасаяна. В целом же по ТВ смотреть сейчас нечего — сплошной поток спама. Только в тюрьме я впервые обратил на это внимание, потому что до ареста телевизор почти не смотрел, у меня его попросту нет.
***
В камере я больше всего общаюсь с «Дядькой» (в обычной жизни — Сергей, бывший начальник районного БТИ с высшим, и не одним, образованием). Начитанный мужик, с ним интересно. Сидит по 30-й статье («Приготовление к преступлению и покушение на преступление»). Ему занесли в кабинет меченые деньги, а через минуту зашли с обыском. Как он говорит, сам даже не знал, что у женщины, вошедшей к нему, в сумке лежит бабло, но суд постановил, что он все равно собирался брать взятку, и просто не успел. Таким образом, по словам «Дядьки», освободили должность для другого человека. Вообще статья 30 УК РФ пользуется спросом у следователей, особенно это касается темы наркотиков. Не нужно ничего доказывать: любому «нарику» можно написать в деле, что найденный героин он не просто хранил, а хотел продать, а это уже распространение.
Шконка «Дядьки» ровно надо мной, на соседней лежит Леонид, «дядя Лёня». Он похож на типичного интеллигента из советского фильма: лысина, очки, невзрачная рубашка, туфли с круглыми носами. Сидит тоже за взятку. Сумма — 5000 рублей, но за это ему грозит от трех до пяти лет. Мастер игры в шахматы и домино. На воле двое детей, моих ровестников, и жена. Ещё один взрослый сокамерник, Михалыч, бывший сотрудник РЖД, а нынче ростовский бизнесмен. Статья 159-я, «мошенничество», 4 года, ждет кассационное решение и этап. Когда-то преподавал в институте. Единственный в камере, кроме меня, кто читал Лимонова. Со взрослыми мы обсуждаем все события этой зимы, начавшиеся после выборов. Остальным до фонаря, хотя вместе с «Дядькой» мы уже приучили всю камеру смотреть итоговые новости только по «РЕН-ТВ». (Самый же популярный здесь канал, как я уже говорил, — «Перец», зэки обожают пошлые и плоские шутки.)
Остальные восемь сокамерников — мои ровестники, или чуть старше, но до тридцати. Четыре парня сидят за гашиш, амфетамин, и героин. Двое — за мошенничество, у одного сумма предполагаемого ущерба — 30 000 рублей, у второго — миллионы. Еще один парень, Мишка, сидит за то, что уже второй раз пырнул ножом свою сестру. Сестра претензий не имела и просила суд Мишку не закрывать, но судья не послушал и дал ему 1,5 года. Последний сосед, Женя из Кабардино-Балкарии, вскрыл квартиру и украл 400 рублей.
***
Единственный, кто держится особняком — мошенник Леха. 32 года, но выглядит как подросток, весь в прыщах. Он был в составе преступной группы, которая нае….ла банки. Леха был последним в цепи — снимал из банкоматов наличку. На этом его и взяли, начали прессовать, и он не выдержал — дал показания на двух подельников. За это еще опера пообещали скинуть какую-то часть срока, но это разводка — опера на срок повлиять не могут. Так или иначе, благодаря показаниям Лехи двум главарям дали по пожизненному заключению. После этого началась жесть: оставшиеся на воле бандиты стали убирать потенциальных свидетелей, на которых Леша тоже что-то наговорил и которые теоретически могли по цепочке сдать всю группу. Женщину, которая была «своим человеком» в одном из банков, пристрелили на детской площадке. Хакеру, молодому парню, перерезали горло в собственном подъезде. По понятиям Леша — стукач, а потому в камере в игноре. Ест после всех, прикасаться к вещам и общаку ему запрещено. Круглыми сутками лежит под одеялом. За две недели постирался всего один раз. По тюремным законам зэки вообще должны были выгнать его из камеры. Вернее, сделать так, чтобы он потребовал у администрации перевести его в другую. Но опера попросили оставить Леху у себя, чтобы спрятать от расправы. В другой камере его могли просто убить.
***
Зэки очень мастеровитый народ. Нечем резать хлеб, колбасу, сало или овощи? Затачиваешь кусок ложки о бетонный угол камеры. Нужна иголка зашить футболку или треники? Берешь кусок медной проволоки (можно разобрать электрику), один конец затачиваешь, другой плющишь, и проделываешь отверстие саморезом. Нитку можно достать, распустив край наволочки или простыни. А если тебе захотелось, допустим, рыбных котлет, то и тут можно помудрить. Разбираешь кипятильник, аккуратно вытаскиваешь спираль и укладываешь ее в заранее выдолбленную канавку в полу. Вместо сковородки сверху ставишь алюминиевую шлемку. А сами котлеты можно сделать из вареной селедки, которую приносят на ужин, смешав ее с хлебным мякишем. Антенну можно смастерить из фольги от конфет, кипятильник — из двух бритв. А какие тут делают четки из обыкновенных шариковых ручек или доминошек! С одной из них я не расстаюсь.
***
Около восьми вечера соседи стучат в батарею, после чего зэки перекрикиваются и начинают налаживать «дорогу» — так называется сложная сеть веревок, по которой из камеры в камеру, через улицу, заключенные меняются всем необходимым. Если у тебя болит голова и нужно что-то из лекарств, кончились сигареты, чай, сахар или нет теплых вещей, то ты можешь написать «поисковую» по корпусу. Таким образом, почти в каждой камере нашего корпуса у меня были знакомые. У Руслана, который сидит в десяти камерах от меня и болен туберкулезом, всегда можно попросить обезболивающее, которым его снабжают врачи. Мы же в его камеру отправляем сигареты. У Миши «Севастопольского» — бандита, на котором висит несколько убийств — наоборот можно достать курево, если оно кончалось у нас. Он же писал в «малявах»: «Братцы, загоните чего-нибудь сладкого к чаю, не в ущерб себе и вашей хате». Чего только не передают по «дороге». На днях мимо меня прошли ботинки и кусок гашиша рамером с шарик для пинг-понга. Хотя обычно наркотики в тюрьме, как и мобильные телефоны, появляются через продольных. Родственники заключенных встречаются с ними на воле, передают им деньги и «запрет». В среднем эта услуга обходится в 15 тысяч рублей.
Утром «дорогу» обрывают, поскольку за межкамерную связь можно получить несколько суток карцера. О ее существовании тюремщики знают, но по негласному закону ночью закрывают на нее глаза. Если не будет «дороги», то продольные сами ох…ют — от зэков, постоянно долбящихся в двери и просящих покурить или еще чего-нибудь. В тюремной иерархии «дорожники» идут следом за «смотрящими» (зэками, которые пользуются наибольшим авторитетом в камерах, разруливают все конфликты, выступая в роли третейских судей). У «дорожников» свой язык сокращений и обозначений, своя азбука стуков. Я так этим увлекся, что стою на трассе уже несколько ночей. Мой сокамерник Вова «Татарин», «смотрящий», научил меня привязывать «груз», «маяковать», принимать «малявы». У каждого «дорожника» есть своя тетрадь, в которой он отмечает, что и в какую камеру посылал, и что откуда принимал. Если какая-нибудь из посылок потеряется, по этим записям можно восстановить цепочку событий. В общем, помимо чтения, сна и написания писем жене и друзьям, у меня появилось еще одно развлечение — «дорога». Правда, режим дня из-за этого сбился окончательно: днем я сплю, ночью бодрствую.
***
Каждая малява начинается со слов «Мир Дому Нашему Общему» или «Мир Вашей Светлой Хате», а заканчивается — «С Искренним Арестантским Уважением и Братским Теплом». Все – с больших букв. «Братуха» — обязательное уважительное обращение ко всем, пишется тоже с большой буквы. Ну а «Господь Бог», «Господу Богу» — подчеркивается тремя линиями, это святое.
***
С книгами в СИЗО — проблема. Пока я сидел на ИВС, друзья «загнали» мне как можно больше книжек, потому что в Бутырку их уже не передашь — в тюрьме своя библиотека, и пользоваться можно только тем, что есть в ней. Из библиотеки раз в неделю приходит женщина. К концу первого месяца, прочитав все, что у меня было, я решил воспользоваться ее услугами. Написал запрос с названиями книг. Через неделю мне приносят какой-то дешевый русский детектив про самоубийство Чайковского (!). «Я не заказывал, — говорю. — Я просил Солженицына, Миллера и Хемингуэя». «Таких нет», — буркнула библиотекарша и ушла. Неделю назад запросил совсем уже очевидное: Достоевский, Чехов, Шаламов. Сегодня получил тот же ответ — ничего нет. «Что же вообще есть?» — спрашиваю. «Сорокин, — невозмутимо ответила женщина, – «День опричника».
***
Тюрьма теперь другая, это понятно даже тем, кто никогда раньше в ней не был. Бизнес-ланч из ресторанов, солярии, спортзал, электронные письма. Все это официально и в принципе доступно, если у твоих родственников есть деньги. Заняться спортом? 250 рублей в час. В твоем распоряжении тренажеры и душ. Съесть курицу-гриль? 270 рублей. Твои близкие могут сделать заказ в местном ресторане и ее, не горячую, но еще теплую, принесут тебе прямо в камеру. Еще один способ обеспечить всем необходимым — положить на счет заключенного деньги, и он сам из камеры может заказывать себе все, что есть в местном ларьке (тюремную еду есть практически невозможно — это смесь каши, мясных отходов с костями и комбижира, от которого зэки мучаются изжогой так, что им приходиться глотать ложками соду или сжигать газеты и жрать пепел). Электронные письма стоят 50 рублей. Столько же за ответ. Обычные могут идти до адресата месяц, а если цензор задержал их у себя — то и все два. Электронное же письмо приносят через три дня после отправления. Сотрудники СИЗО просто распечатывают имейл, правда вычеркивают маркером все, что им не нравится. В пришедших мне письмах были вычеркнуты смайлики, слово «трахаться» и строчка «надеюсь, цензор пропустит это».
***
Над продольными, которые раз в день выводят всех в коридор и устраивают в камерах шмон, зэки любят поиздеваться. Вчера не удержался и я: вырезал из какого-то журнала рекламу «айфона», взял хозяйственное мыло, отрезал от него кусок толщиной с мобильный телефон, приклеил на него «айфоновскую» картинку и во время проверки бросил на шконку — мол, лоханулся, забыл спрятать. Продольный зашел в камеру, обрадовался — такая халява. Поднимает телефон — нае…во! Разозлился жутко — в отместку все веревки в камере, на которых мы сушили белье, пообрывал. До этого в другой камере зэки повесили на дверной глазок табличку: «Мы у соседей». Продольные смотрят в него — все ли в порядке? — а тут такое. Ворвались, спрашивают: «Кто сделал?!» Все молчат. Тогда схватили первого попавшегося — и на 15 суток в карцер. А остальных раскидали по разным корпусам.
***
Впервые за мое присутствие здесь нас сводили в церковь. Она находится во внутреннем дворике. В советское время использовалась как «сборка» для смертников, откуда их отправляли на Бутовский полигон, где и расстреливали. Нас завели в храм, раздали свечки и местный батюшка начал службу. Между молитвами он говорил, что Русь ждет царя, и нам всем необходимо избавиться от жидомасонского ига. Потом были исповедь и причастие. На исповеди священник спросил меня о том, как я оказался в тюрьме. Я рассказал ему свою историю, и он неожиданно одобрил мой поступок, правда напомнив, что «не суди, да не судим будешь». Затем все прочли «Отче наш» и начался крестный ход по тюремному двору. Ощущения непередаваемые: впервые за долгое время над головой нет крыши и я могу дышать полной грудью. А еще шел дождь, и я поймал себя на мысли, что никогда не получал такого удовольствия от капель, стекающих по лицу. На прощание священник дал мне крестик. Удивительно: я ношу крест, подаренный тюремным православным священником, который говорил о необходимости повторения Холокоста.
***
Сегодня день выборов в Государственную Думу. В семь утра к нам пришел опер. Объяснил, что участвовать обязаны все, откажешься — десять суток карцера. В тюрьме нет возможности не пойти на выборы, это обязалово. Голосовать за «Единую Россию» при этом не требуют, нужные проценты нарисуют потом: главное, чтобы ты расписался в амбарной книге, получил бюллетень, а дальше можешь делать с ним все что хочешь. Я свой собираюсь перечеркнуть. Я не знаю ни одного зэка, который собирается голосовать за «Единую Россию». Даже мой сокамерник Саша, которому в принципе было по барабану, будет за КПРФ — просто из-за того, что ему нравится их номер в бюллетене. «Сердцем» же голосовать собираются в основном за ЛДПР — потому что незадолго до выборов Жириновский приезжал в тюрьму. После этого нам подарили календарики и ручки с символикой партии, а по Бутырке еще долго ходили разговоры о том, что Жириновский лично попробовал баланду…
P.S. По итоговым результатам выборов Бутырка отдала за «Единую Россию» 87 процентов голосов.
источник