Идея о Пеппи Длинный чулок родилась у шведской писательницы Астрид Линдгрен весной 1941 года. Этому способствовала не только международная обстановка, но и работа писательницы военным аналитиком — в отделе перлюстрации писем. Линдгрен за годы войны прочитала тысячи писем, в которых описывался ужас того времени.
Пеппи Длинныйчулок она называла «übermensch», но вкладывала в это слово другой смысл — наоборот, о сверхчеловеке, которым и была героиня её книги, преодолевающем ужасы тиранических коллективов.
Об этом периоде жизни писательницы рассказывается в книге «Астрид Линдгрен. Этот день и есть жизнь», написанной Йенсом Андерсеном. На русском языке книга вышла в издательстве «КоЛибри».
Сталин, Гитлер и страхи Линдгрен
Плод авторской фантазии, Пеппи Длинныйчулок родилась в самый сложный для западных союзников период Второй мировой войны, весной 1941 года. Германия готовилась к вторжению в Англию и Советский Союз и осуществляла свой план уничтожения европейских евреев. Вырезки и комментарии в дневниках Астрид за 1941–1943 годы указывают на то, что на «Пеппи» повлияли не столько события войны, сколько люди, виновные во всём этом безумии. Записи Астрид местами перерастают в психологический анализ личностей Гитлера, Сталина и Муссолини: воля к власти, жажда уничтожения и террора. Как в случае с Бенгтом и его бандой из «Пеппи Длинныйчулок» 1945 года, когда они окружили Вилле и выпустили на него силы мрака:
« – Бей её, ребята! – закричал самый большой и сильный из мальчишек. – Чтобы на нашу улицу больше носа не казала»
И, подобно маленькой Вилле, которая боится больших сильных ребят, в 1940-е Астрид Линдгрен боялась больших сильных вояк. Иосифа Сталина она сначала боялась больше, чем Адольфа Гитлера. Вот что записано в «военном дневнике» 18 июня 1940 года:
«Хуже всего, что уже едва смеешь желать Германии поражения, поскольку русские вновь зашевелились. В последние дни они под разными предлогами оккупировали Эстонию, Латвию и Литву. А слабая Германия для нас, скандинавов, означает только одно: к нам придут русские. По мне, так лучше до конца жизни говорить «хайль Гитлер», чем быть под русскими. Ничего страшнее себе и представить нельзя. Господи, не дай русским до нас добраться!»
Но когда взгляды нацистов с их концепцией «жизненного пространства» обратились на восток, а шведы всерьёз стали опасаться, что их страна превратится в плацдарм для столкновения двух величайших тиранов мира, выросли страх и интерес Астрид Линдгрен к личности и психологии Гитлера. Она начала называть его «Адольфом», как называла Муссолини «Муссе», но Сталин всегда оставался Сталиным. В дневнике появлялось всё больше газетных вырезок о Гитлере: Линдгрен хотелось понять, как одному человеку удалось совратить целый народ.
10 мая 1940 года, когда немецкие войска пересекли границу с Голландией и Бельгией, Астрид записала в дневнике, что Германия больше всего походит на «злое чудовище, которое периодически выскакивает из пещеры, чтобы наброситься на новую жертву. Что-то, видно, не так с народом, который через двадцать лет вновь обратил против себя практически все человечество». А в продолжение большой, на несколько разворотов, вырезки с фотографией Гитлера и изложением его победной речи перед немецким Рейхстагом 19 июля 1940 года она прибегает к библейской картине:
«Владыка мира (зверь из Откровения), когда-то – маленький, никому не известный немецкий ремесленник, возрождает, а также разрушает и портит свой народ. Как он закончит? Настанет ли день, когда можно будет сказать: Sic transit gloria mundi? (Так проходит земная слава)»
О том, что корни Пеппи – в ужасах Второй мировой войны, в отвращении Астрид Линдгрен к насилию, демагогии, тоталитарным идеологиям, свидетельствует автобиографическое произведение, состоящее из вырезок, вклеек и записей, которые Астрид делала два десятилетия.
В «военном дневнике» очень заметно желание Астрид разобраться в причинах войны, влиянии войны на людей и делать что-то, протестовать, кричать. В то же время описания семейных торжеств, дней рождения и отпусков полны гармонии и покоя. Почти сюрреалистический пример раздвоения реальности, в которой жили многие шведы, – запись, сделанная летом 1941 года, когда семья Линдгрен отдыхала в фурусундских шхерах. Стуре ходил на вёслах в семейном ялике, Астрид купалась, искала первые ягоды и лисички. В это время у них гостила Гунвор, двоюродная сестра Карин. Все дышало идиллией, а по вечерам – под далёкий грохот финско-русских схваток в Аландском море – Астрид читала привезённые с собой исторические книги, желая понять, что происходит с миром. 28 июня она записала в дневнике:
«А здесь нужно вклеить речь Гитлера в связи с началом войны, но это позже. Сижу на кровати после беспокойной ночи, проведённой в борьбе с комарами под отдалённый гром орудий, смотрю на море, скрытое лёгкой дождевой дымкой. Национал-социализм и большевизм напоминают двух огромных ящеров, сражающихся друг с другом. Отвратительно принимать сторону одного из ящеров, но сейчас невозможно не желать, чтобы Советский Союз как следует получил за всё, что заграбастал во время этой войны, и за всё, что сделал с Финляндией. Англия и Америка вынуждены держать сторону большевиков, и это, верно, ещё труднее это понять. Королева Нидерландов Вильгельмина сказала по радио, что готова поддержать Россию, однако по-прежнему против принципов большевизма. Самые многочисленные за всю мировую историю войска стоят друг против друга на Восточном фронте. Жутко и думать».
В «военном дневнике» Астрид Линдгрен то и дело встречаются упоминания скорого конца света в религиозном контексте – например, 9 февраля 1940-го, когда мир получил первые доказательства существования варварских сил, что прятались за фасадом коммунизма и нацизма:
«Что за мир, что за жизнь! Читать газеты – неутешительное занятие. Облавы с бомбами и пулемётами на женщин и детей в Финляндии, моря, полные мин и подлодок, моряки из нейтральных стран погибают или, в лучшем случае, в последнюю секунду спасаются на жалких плотах после многодневных страданий, трагедия поляков разыгрывается за закрытым занавесом (никто не должен знать, что там происходит, но кое-что просачивается в газеты), особые отделения в трамваях для «немецких господ», полякам нельзя показываться на улице после восьми вечера и прочее и прочее в том же духе.
Немцы говорят о «жестком, но справедливом обращении» с поляками – но ясно, что́ за этим стоит. К какой ненависти это ведёт! Мир в конце концов так переполнится ненавистью, что мы все в ней задохнемся. Думаю, Божий гнев поразил мир. К тому же зима такая лютая, какой никто и не помнит. Я между тем купила шубу – хотя Рагнарёк наверняка настанет раньше, чем я её сношу».
Грязная работа
Война так сильно действовала на Астрид Линдгрен, потому что она гораздо лучше большинства шведов представляла себе военные ужасы. В 1940 году её взяли аналитиком в шведскую разведку – спасибо криминологу Харри Сёдерману: Астрид в тридцатые годы работала у него в Институте судебной экспертизы, а после начала войны Сёдерман участвовал в создании национальной системы перлюстрации в Швеции. Астрид выполняла секретную работу в отделе перлюстрации писем почтовой службы Стокгольма, то есть до капитуляции Германии в мае 1945 года прочла тысячи писем за рубеж и из-за рубежа и была прекрасно информирована о том, что война делает с людскими душами и человеческими отношениями. Через неделю после вступления Астрид в должность, в сентябре 1940 года, в «военном дневнике» появилась запись:
Астрид, Лассе и Карин с другими членами семьи Эриксон встречают новый, 1943 год в Нэсе
«15-го числа сего месяца начала свою секретную службу – настолько секретную, что даже не решаюсь о ней здесь писать. Прослужила неделю. И теперь мне совершенно ясно, что в Европе сейчас нет ни одной страны, столь далёкой от войны, как наша, невзирая на значительный рост цен, карточки и увеличение безработицы. У нас здесь, по мнению иностранцев, более чем прекрасно».
В почтовом отделении Службы общей безопасности с помощью шпионских штучек – электроприборов, пипеток, пароизлучателей, ультрафиолетовых ламп, химикалий и острых стальных инструментов – круглосуточно проверялись почтовые отправления. Примерно 50 миллионов почтовых отправлений между шведскими гражданами и их родственниками, знакомыми и деловыми партнерами за границей в 1939–1945 годах были вскрыты и тайно прочитаны несколькими тысячами аналитиков, сидевших в полусотне тайных почтовых цензурных учреждений.
«Моя грязная работа» – так называла Астрид Линдгрен секретную должность, при вступлении в которую давала подписку, что не раскроет никому информацию о том, какая «почтовая» работа занимает её. Астрид Линдгрен сдержала обещание – почти. Всего несколько слов просочилось в её письма семье, но в «военном дневнике» она могла облегчить душу, рассказывая о многочисленных невыносимых тайнах. Время от времени ей удавалось снять копию с какого-нибудь особенно захватывающего письма и вклеить в дневник, а иногда она просто записывала то, что запомнилось, как, например, 27 марта 1941 года:
«Сегодня мне досталось безумно печальное письмо одного еврея, документ эпохи. Он недавно приехал в Швецию и в письме своему собрату в Финляндии рассказывает о депортации евреев из Вены. В день по тысяче человек насильно переправляли в Польшу в наижутчайших условиях. По почте тебе приходит своего рода рекомендация, после чего ты должен отправиться в путь с чрезвычайно скромной суммой денег и небольшим багажом. Условия непосредственно перед поездкой, во время поездки и по прибытии в Польшу были такими, что пишущий не пожелал их касаться. Среди несчастных был его собственный брат. Гитлер явно намеревается превратить Польшу в одно большое гетто, где бедные евреи умрут от голода и грязи. У них, например, нет возможности помыться. Бедные люди! Что же Бог Израилев не вмешается? Как может Гитлер думать, что так позволено обращаться с ближними?»
На стол аналитику попадали и мрачные письма с Балтики, где говорилось о страхе перед солдатами Сталина, и страстные любовные письма шведских женщин и немецких мужчин, носивших теперь униформу. Все вместе – мимолетная картина дня сегодняшнего и бессмысленности жизни, и аналитики почтовой службы чувствовали себя посвящёнными, которые все знали, но ничего не могли сделать. И надо было жить дальше, с нечистой совестью. Вот что написала Астрид Линдгрен в октябре 1940 года:
«Странно читать письма людей, рассказывающих, как дети и женщины, которых они знали лично, погибли при бомбардировках. Когда об этом пишут газеты, как-то не верится, но когда из письма узнаешь, что «оба ребёнка Жака умерли во время оккупации Люксембурга» или что-то подобное, это внезапно становится ужасающей действительностью. Бедное человечество; читая их письма, я ужасаюсь, сколько же болезней и нужды, скорби, безработицы, нищеты и отчаяния на этой жалкой планете. Но у семьи Линдгрен всё хорошо! Сегодня мы с моими сытыми детьми ходили в кино на «Молодого Тома Эдисона». Мы живём в нашем теплом уютном доме; вчера на ужин ели омара и паштет, сегодня – говяжий язык с красной капустой; крутые яйца и гусиную печень на обед. Но такое обжорство мы, конечно, можем себе позволить только по субботам и воскресеньям, и даже тогда меня мучает совесть при мысли о французах с их двумястами граммами масла в месяц».
Год 1941-й. Жизнь шведской семьи – благодаря зарплате папы, заведующего канцелярией, а в ближайшем будущем директора, «грязной работе» матери, постоянному продуктовому снабжению из Смоланда и железному нейтралитету Швеции – почти вызывающе хороша. Астрид часто с благодарностью пишет об этом в «военном дневнике»
В дневнике Астрид также пытается понять, чем живут шведы. Аналитик на Главпочтамте за неделю успевал прочитать по диагонали сотни писем. Астрид знала, что волнует представителей всех социальных слоёв, как они относятся к дефициту, к военной помощи Финляндии, помощи евреям и к предоставлению государством железнодорожного транспорта немецким войскам в Северной Швеции. Знала о нравственных дилеммах, которые отягощали совесть шведов: многие сомневались в оправданности нейтралитета. На чьей стороне будет Швеция, спрашивает себя Астрид 9 февраля 1941 года, если локальная война в Финляндии внезапно станет частью большой войны и шведам придется выбирать?
«Матери всех стран — соединяйтесь»
Вырезки и заметки из дневника писательницы, интересующейся сущностью зла, местами превращаются в акцию протеста бунтующего женского сердца, от имени всех матерей. Этот материнский вопль о мире звучит и в одном рассказе того времени, который следует читать, памятуя о семи тысячах финских детей, попавших в шведские семьи во время Финской войны. Эта масштабная гуманитарная акция в марте 1940 года докатилась и до дверей квартиры Линдгренов на Вулканусгатан. В один прекрасный день на пороге их дома появился брат Астрид Гуннар, у которого было много знакомых в Финляндии. С ним пришёл маленький мальчик, ночью прибывший самолетом из Турку. Вид несчастного, напуганного, едва не плачущего ребёнка, которого Гуннар привел внезапно, чтобы потом так же внезапно забрать, вдохновил Астрид написать историю о «Йорме и Лисбет», напечатанную в «Чудесном радио Рождественского Деда». Эта история – и для детей, и для взрослых, в ней сформулировано недвусмысленное политическое послание:
«Она думает о неизвестной матери в Финляндии, которая вынуждена отправить своего ребёнка в чужую страну. Она думает обо всех матерях планеты. Когда еще участь матери была так тяжела? И разве не об этом вопиет человечество – о любви, материнской любви? «Матери всех стран, – думает она, – соединяйтесь! Шлите свою любовь по всей планете, чтобы дети ее не погибли».
Героиня «übermensch»
Свои устные рассказы о Пеппи в апреле 1944 года Астрид не записывала, не печатала на машинке, а стенографировала по методу Мелина. Перепечатка рукописи литературного произведения, известного в наши дни под названием «Первая редакция «Пеппи», завершилась в конце апреля 1944 года.
Большое издательство ждёт от начинающего писателя скромности. Возможно, уже поэтому то, как Астрид Линдгрен подавала себя и свое произведение, привлекло внимание издательства «Бонниер», и 30 апреля рукопись приняли, но читали дольше обычного. Возможно, кого-то в издательстве покоробило, что писательница называет героиню детской книги таким взрослым и скомпрометированным словом – «übermensch». Тем более в начале лета 1944-го, когда до всего мира наконец дошло, какой ужасающий генеральный план скрывается за нацистскими понятиями «Endlösung», «Lebensraum» и «Blut und Boden».
Рукопись «Первая редакция Пеппи», весна 1944 года
Понятие «übermensch» было центральным в философии Фридриха Ницше – происходит оно из книги «Так говорил Заратустра» (1885), но в 1930-е приглянулось национал-социалистам. Результатом стало искажение идеи Ницше о сверхчеловеке, которое Астрид Линдгрен, быть может, и пародирует в главе о цирке, и через состязание между директором, возомнившим себя сверхчеловеком, и настоящим сверхчеловеком, то есть Пеппи Длинныйчулок, приводит к изначальному ницшеанскому пониманию сверхчеловека как непокорного, действующего под воздействием импульса существа, которое не желает быть ни господином, ни рабом, но верен собственным ценностям и, прежде всего, ставит свою силу на службу добра».
Источник