|
Марина Разбежкина, режиссер, продюсер, автор более 30 неигровых картин, основатель (вместе с худруком Театр.doc Михаилом Угаровым) авторской школы документального кино и театра. Удостоена Национальной премии «Лавровая ветвь» «За вклад в кинолетопись». Среди ее учеников Валерия Гай-Германика, Денис Шабаев, Мадина Мустафина, Беата Бубенец, Денис Клеблеев, Аскольд Куров. |
Что же вокруг нас происходит
А происходит жизнь, нелегкая, противоречивая — необъятное поле для киноисследований. В ней так мало черно-белого, так много разнообразия и оттенков — для документалиста это мощная для проживания на экране эпоха. Всегда существует это противоречие: с тихой, уютной жизнью неигровому кино нечего делать. Пусть в ней будут даже свои проблемы. Но действительность, которая не хватает за печенку, документалист обходит стороной… Это в другом, не любимом мною кинематографе, можно рассуждать об общественных противоречиях и конфликтах, о соотношении общества и государства. Меня интересует человек со всем его дерьмом и всей высотой: одно другое не отменяет.
Конечно, эта напряженная, драматичная, противоречивая эпоха может тебя пришибить. Но профессии это на пользу, потому что человек здесь может проявиться иначе: острее, неожиданнее. А то, что происходит с человеком, и есть предмет наших поисков. Сведение всех проблем и конфликтов к черно-белой графике не просто раздражает, оно вредно — мы получаем примитивного человека. Примитивный человек не может быть героем документального кино.
Примитивный человек — цель культурной политики
Мы, наши молодые режиссеры, к счастью, не часть культурной политики, мы от нее дистанцируемся. Но понятно, что с точки зрения современной культурной политики очень удобен «упрощенный» человек, который с трудом отличает левое от правого, черное от белого.
Примитивизация набирает обороты с устрашающей скоростью. Еще недавно трудно было представить людей в таких оголтелых оппозициях. И тут, признаюсь, меня не волнуют политические пристрастия человека. Он может быть и за белых, и за красных.
Понимаю, что даже люди, с которыми стою на одной политической позиции, не всегда могут быть моими друзьями. Теми, с кем хочется говорить, существовать в общем пространстве, даже чай пить. Они тоже для меня «упрощенные». И объединяет нас только нелюбовь к Путину. Вообще думаю, что с уходом Путина произойдет очередной крах в отношениях, прежде всего в либеральном регистре: вдруг выяснится, что эта нелюбовь — единственное, что нас объединяло. Но неловко же говорить: пусть посидит еще, чтобы мы не выдрали друг другу глаза. Увы, жить в ситуации всеобщей розни и злобы тяжело. Ненавидишь ты диктатора или паленую водку — ненависть разрушительна во всех случаях.
Артдокфест — инструмент исследования градуса общественной температуры
От спокойных, респектабельных фестивалей — к отравляющим веществам в кинозалах. Ну что ж. Выходит, они нас признали значимым, умным противником. Сильный диктатор не замечает оппонента: пусть себе кричат, снимают, я занимаюсь своим государством. И вдруг заметили… Это означает, что в социуме нарастает всеобщий невроз, задевающий и верхи, которые начинают волноваться и раздражаться.
Ну что им до фильма, который без всякого злого умысла сняла какая-то девчонка? Который посмотрели 100—200 человек? Это разрушит устои? «Да, разрушит! — кричат они. — Это не девчонки-мальчишки, это — враги народа». Значит, власть нуждается в помощи психиатра. Эта ситуация повышенного нездорового интереса к документальному кино, которое никогда не покажут по телевизору, симптом разрушения властной вертикали. Она настолько неустойчива, что видит врага — в человеке с маленькой камерой. И знаете, во всем этом вижу проблески надежды.
Надежды надеждами, но состоится ли в следующем году фестиваль — большой вопрос
У нас все может быть, но это будет означать пик нервного кризиса, за которым только срыв и Кащенко. Закрытием фестиваля власть говорит: «Я вас боюсь». Мы же понимаем, что живую мысль никуда не загонишь. Сегодня с развитием техники, в том числе снимающей, от нас не спрятаться: мы будем все равно. Можно посадить. Даже убить. Все равно будут появляться молодые люди и фиксировать реальность. Организовать тотальный ГУЛАГ? Не думаю, что грядут такие ужасы. Странно, но у меня нет апокалипсических прогнозов по поводу будущего.
Безусловно, все происходящее сегодня тревожно, печально, особенно по отношению к ребятам, которые не планируют жить в тюрьме во всех ее разнообразных формах. Но пространство у нас такое огромное — его нельзя к одному знаменателю привести. Удивляюсь людям, жившим при советской власти, вспоминающим с придыханием — как было здорово, весело.
Я-то помню тоску болотную. Но вот тогда же в журнале «Байкал» вышли главы документального романа Аркадия Белинкова про Олешу. Журнал сразу запретили. А так хотелось прочитать… И тогда я просто написала в журнал как студентка Казанского университета, мол, нужен такой-то номер для работы. И мне его прислали! Это значит, что страну нельзя запечатать. Ни тогда, ни сейчас. Найдутся дырки в заборе. Сейчас их все больше.
Технический прогресс предоставляет невероятные возможности. Мы говорим по скайпу со всем миром, учим студентов, мгновенно пересылаем информацию и деньги. По силам ли бороться с развивающейся реальностью? Они не могут затолкать нас обратно в средневековье, в приготовленные тоннели. В тоннеле найдется хотя бы один снимающий телефон, и это будет новое исследование реальности, пусть даже самой чудовищной. Поэтому живу в ощущении, что так или иначе мы можем преодолеть трудный период.
«Полет пули» Беаты Бубенец «патриоты Новороссии» обвинили в героизации бандеровцев из «Айдара»
Это невероятная чушь. Они не смотрели фильм, а если бы и посмотрели, то ничего бы не поняли — нет у них аппарата для понимания. С экрана на тебя смотрит война во всей своей бездарности и трагическом исходе для человека, который попал под ее колеса, независимо от того, за что он воюет и на чьей стороне. Фильм снят одним кадром, и у автора нет возможности для апологетики войны. Да, Беата формально снимала «с той стороны», это не значит, что идеологически она подключается. А как вы представляете, появляется человек с камерой на фронте? Возникает из воздуха?
Это талантливая работа. Она о боли, а не о правых и виноватых.
Погромщики — борцы с врагами народа в кинотеатре «Октябрь». Кто они?
Это люди, не состоявшиеся в жизни. Ни в домашней, ни в профессиональной. У них возникают претензии к внешнему миру, ведь претензии к себе — тоже наука, способ самоанализа, труд саморефлексии, который тянет тебя из болота за волосы. Когда саморефлексия отсутствует, ее место занимает внешний враг.
А где он? Среди людей, которые «высовываются», которые реализовались, ставят спектакли, снимают кино, пишут книги. К нам снова пришел человек, окруженный врагами. Он перманентно на передовой. Поэтому первым и начинает войну, трагическую для всех. Он сам эту передовую включает в свою психику, в свою орбиту. Может быть, у этой тети, которая кричала громче всех в кинотеатре про бандеровцев, кто-то живет в Донецке. Но никакого переживания, рефлексии у нее нет, нет боли по отношению к людям, оказавшимся на территории боевых действий. Подлинная драма не выражается общественным криком или публичной истерикой.
Они ряженые. Этот их руководитель — несложившийся актер. Этот с седыми волосам — бездарный поэт. У них, по разным причинам, неразрешимые взаимоотношения с реальностью. Вот они и «премьерствуют», устраивают свой театр. Я была в кинозале, когда они впервые вломились. Стали кричать: «Мы кровь проливали!» А я вижу фальшь, самодеятельность, плохой спектакль со всеми маркерами, которые должны априори воздействовать на публику.
«Мы! — вопят они. — В отличие от «этих киношников» — народ, «мы» детские садики охраняем. Защищаем все русское!» Дальше такие же безотказные козыри: «народ», «русских обижают», «родная земля», «дети». Все что с лету — в глаз. Маркеры работают только в пространстве коллективного. Личная боль, драма — разговаривают другим языком.
Я сидела на первом ряду во время их выступления. И человек в тельняшке — по роли он отвечал за русский народ — вдруг сорвался и злобно прокричал всему залу: «А вы все чего здесь делаете? Смотрите, пойдете все за Серебренниковым!» Но в истории с Донбассом — Серебренникова нет. К ополченцам Донбасса у меня есть вопросы. Но совершенно другого характера. И судьба Серебренникова их не волнует. Так ряженые себя обнаруживают. И с темы защиты Новороссии с удовольствием переключаются на тему «жидов», сидящих в кинозале, да и режиссера Беату Бубенец с ее якутской внешностью они, прозорливые, заподозрили в жидовстве.
Способы сопротивления от Разбежкиной
Не переступать ту границу, которая может нас соединить с ними. Оставаться в своем поле, как бы сложно это ни было. Мне кажется, важно понять, какие у тебя приоритеты, что действительно волнует. Как Кирилл Серебренников на последнем суде. Он понял, что его товарищ его не предал. Что все это наветы. На какой-то момент это открытие, эта его радость, оказалась важнее морока, который клубится вокруг. То есть первостепенно — не существовать по чужим установлениям. Не идти ни на какие договоры и соглашения. Не оправдывать себя обстоятельствами — оправдать можно что угодно. Существовать по тем правилам, которые ты выработал для себя всей своей жизнью. Ты — цельный человек, который за себя отвечает. Поэтому ты не купаешься в одном бассейне с ними. У тебя другая вода, другое море.
Комментарии
Сергей Казарновский, председатель жюри Артдокфеста, московский педагог
— Все дни работы фестиваля были, как колпаком, накрыты рабочей и товарищеской атмосферой: двадцать один фильм конкурса вызвал огромный интерес; много зрителей и немало талантливых фильмов — свежих, с острым ракурсом, личной авторской позицией. Их в этом году столько, что призов на все талантливые работы явно не хватит. На показах конкурсной линейки ничего резкого или провокационного не происходило. Но вот фильм «Полет пули» Беаты Бубенец, на мой взгляд, как раз сам по себе провокативен. Если б те, кто устроил скандал на фестивале, его видели, если б удосужились до каких-либо своих действий хотя бы его посмотреть, они, скорее всего, аплодировали бы автору.
Камера показывает разбомбленный мост, а постановщик беседует с человеком. Он говорит:
— Если б я взрывал, точно мост бы взорвал.
А мост — мы видим — не взорван, только наполовину разрушен; около него люди выгружают в тележки фрукты, какие-то продукты… И так лениво говорят в камеру:
— А шо вы нас снимаете? Кто вам разрешал?
И раздается выстрел. Мужикам объясняют, что ведется оперативная съемка. Оказывается, постановщик тесно сотрудничает с командой украинских военных — людей из батальона «Айдар». С одной стороны военных действий это — боевики-каратели, с другой — герои-защитники. Они начинают теснить мужиков с фруктами. Кто-то говорит:
— А что вы так бесцеремонно?!
— Ах, бесцеремонно?
И парня, который это произнес, выхватывают из группы, тащат, привозят в подвал. Ставят на растяжку. Допрашивают. Режиссер с айдаровцами садится в машину, едет с ними. Захваченный рассказывает, где в его городке блокпосты сепаратистов, как лучше этот город атаковать. Он вслух называет свои имя и фамилию, место жительства, в кадре его паспорт. Но он не знает, что тут снимают кино, потому что ему еще раз сказали, что «девочка ведет оперативную съемку». Он рисует чертеж на школьной доске. В кадре крупным планом его документы. Обнаруживается вдруг кто-то, кто его знает, никакой он не сепаратист, у него семья, дети. И пока это все происходит, камера снимает. Человеку, которого допрашивают, говорят: это оперативная съемка. Ощущение, что история делается по-бандитски и рассказывается так же.
Человек, которого схватили украинские военные, с которыми сотрудничает режиссер, под давлением рассказал о себе все, не подозревая, что его используют.
От этого фильма, сделанного без монтажа, единым кадром, остается ощущение, что автор подставила своего героя, воспользовалась конъюнктурой момента.
— А ты не думала, что с ним будет? — спросила Беату Бубенец после просмотра Вера Полозкова, которая вместе со мной в жюри. И автор ответила:
— Да его убили уже…
У меня к автору куча неприятных вопросов. И главный — зачем? Ради мелкой славы? Ради скандала?
А то, что хулиганы в военной форме вошли и сорвали показ, выглядит частью провокации.
Александр Расторгуев, режиссер-документалист
— Во-первых, в фильме есть несколько моментов, когда автор из-за камеры вступается за арестованного парня, пытается в силу своих возможностей разрулить ситуацию.
Во-вторых, фильм снят не сейчас. Он лежал на полке три года, пока ситуация хотя бы как-то не устаканится. Это не то что Беата вынесла на поле всеобщего обозрения горячий материал, поставив человека в сложную ситуацию. С 2014 года там многое поменялось. Сменилось руководство республики, появились приграничные посты. Я сам недавно был в Донецке, снимал Прилепина. Там теперь совсем другая жизнь.
В-третьих, слова «оперативная съемка» произносит не Беата. Она здесь в ситуации между двух огней. Мне кажется, она не имела веса запретить и советовать, что именно делать. Она снимала, никого не идеализируя. Она могла только прекратить снимать.
В-четвертых, фильм — это уникальное неигровое кино, снятое одним планом. Режиссер предъявил в нем все, что снял, в том числе и себя. Не стер ничего по звуку, как в качестве самооправдания делают многие, в том числе знаменитые режиссеры.
Я считаю, что это великое кино с точки зрения кинематографа. О нем будут писать в учебниках. Как пишут о фильме Франка «Старше на 10 минут». И «Полет пули» станет знаковым событием в истории документального кино. Уже стал.
Что касается правил, как снимать. На мой взгляд, скрытая камера — это плохо. Все остальные виды съемки реальности возможны и законны. Если человек не прячется, если все видят, что он снимает, он имеет право поступать как хочет, это абсолютно честная позиция.
Источник