17 мая умер Ричард Пайпс — американский специалист по советской истории, автор трехтомника «Русская революция» и еще десятков работ о происхождении и особенностях режима большевиков. Книги Пайпса были переведены на русский в начале 1990-х — и завоевали огромную популярность; не в последнюю очередь потому, что предлагали смотреть на советский режим как на воплощение зла.
Журналист Артем Ефимов, автор книги об истории и историках «С чего мы взяли. Три века попыток понять Россию умом», объясняет, как американский советолог повлиял на то, как мы думаем о своем прошлом.
Ричард Пайпс в 1991 году
Почти любое государство имеет свой этиологический миф — повествование о том, как оно возникло. «Миф» здесь не обязательно значит «небылица»: события могут быть реальными или вымышленными — важнее то, как они интерпретируются. В миф «зашито» представление о миссии государства. Например, США в этой логике основаны как сияющий «град на холме», образец свободы; а отцы-основатели — Вашингтон, Джефферсон, Франклин, Гамильтон — оказываются сопоставимы с фигурами вроде Ромула, легендарного основателя Рима.
Советским этиологическим мифом была, конечно, революция 1917 года, советским аналогом Ромула — Ленин, исторической миссией СССР — быть «маяком человечества» на пути к светлому коммунистическому будущему. Советский человек всю жизнь жил с тщательно сконструированным сюжетом истории революции: декабристы, которые «страшно далеки от народа»; разбуженный ими Герцен, который «развернул революционную агитацию»; народники; наконец, большевики, которые единственные из всех с самого начала все делали исключительно правильно, последовательно и высокоморально. Этот сюжет постоянно варьировался в зависимости от политической конъюнктуры: сначала Троцкий был в нем почти равновелик Ленину, потом Троцкого из него вычищали, потом возводили на пьедестал Сталина, потом низводили. Но структура мифа оставалась неизменной. Она лежала в основе учебных программ, официозной науки, литературы, кино, монументальной пропаганды и наглядной агитации. От мифа нигде нельзя было укрыться.
На рубеже 1980–1990-х, когда советская власть стала разрушаться, миф разрушился вместе с ней. Открылись архивы, в массовой прессе день ото дня нарастал вал публикаций о том, как «нам врали все эти годы». Герои прошлого в одночасье превращались в злодеев.
В этот момент в Россию и пришел Ричард Пайпс. Его трехтомник «Русская революцию», изданный по-английски в 1990 году, перевели уже в 1992-м. После крушения советского этиологического мифа именно построения Пайпса стали новой «стандартной моделью» истории революции: с ними можно было соглашаться, можно было спорить, но отталкиваться надо было именно от них. Во многом и сейчас ситуация остается именно такой.
Пайпс к 1990 году — ему тогда исполнилось уже 67 лет — был одним из самых авторитетных американских русистов и советологов. Он издал несколько книг по истории России XIX века, в том числе знаменитую «Россию при старом режиме» (1974). Кроме того, он был важной политической фигурой: с 1976 года он входил в различные экспертные группы, работающие на американскую администрацию и участвующие в выработке политики в отношении СССР, а в начале 1980-х, при президенте Рональде Рейгане, был директором по делам Восточной Европы и СССР в Совете по национальной безопасности США.
Пайпс никогда не был отстраненным, бесстрастным наблюдателем русской истории. Его взгляд предлагал, конечно, реальную альтернативу советскому этиологическому мифу — но альтернативу почти столь же идеологизированную. Он был консервативным республиканцем и «ястребом». Коммунизм был для него таким же абсолютным злом, как нацизм. В его устах это было особенно сильное утверждение, учитывая, что по происхождению Пайпс был польским евреем — его семья сбежала из Польши после немецкой оккупации в 1939 году, когда будущему историку было 16. Если в советской мифологии Ленин был величайшим героем, то у Пайпса он предстает злодеем столь же эпического масштаба.
Истоки русского коммунизма историк обнаруживал в седой древности. По его мнению, Московское государство — предтеча Российской империи, СССР и современной России — возникло в XV веке как личная вотчина государя, и лишь государь в нем обладал неотчуждаемыми правами. Россия не знала частной собственности: все всегда принадлежало государю — все остальные, от боярина до последнего крестьянина, были лишь пользователями имущества, предоставленного им по милости государя. Отсюда и русский правовой нигилизм, и отсутствие уважения к личности, и — в конечном итоге — революция и «красный террор».
Александр Солженицын описывал взгляды Пайпса как «польскую версию русской истории» — это был не слишком деликатный способ назвать американского ученого русофобом.
Почти одновременно с «Русской революцией» Пайпса по-русски вышла другая американская книга — «Большевики приходят к власти» Александра Рабиновича. Рабинович считается лидером ревизионистской школы американских историков, которая рассматривает Октябрьскую революцию не как апокалипсис, а Ленина — не как исчадье ада. Для Рабиновича такой подход — упрощение сродни советскому мифу, только с противоположным знаком. В его трактовке революцию направляла не воля единой партии, управляемой железной рукой Ленина: и большевики в 1917 году были далеки от идеологического и организационного единства, и полновластием в партии Ленин не обладал, да и вообще — никто не был в силах ни контролировать, ни даже прогнозировать тот поток событий, которые привели к захвату власти в России большевиками. Но тогда, на рубеже 1980–1990-х, полная нюансов и оговорок книга Рабиновича оказалась менее популярной, чем мастерски выстроенная и идеологически заостренная, подчеркнуто антисоветская книга Пайпса.
Пайпса можно назвать историческим моралистом: он никогда не стеснялся раздавать нравственные оценки историческим событиям и лицам и даже настаивал, что это обязанность ученого. Ревизионисты настаивают, что историк обязан стремиться к беспристрастности, даже если пишет об ужасах вроде Гражданской войны или коллективизации; работа историка — понимать, а не оценивать. Хотя сегодня в России представлена и эта точка зрения (скажем, в виде переведенных на русский книг Шейлы Фицпатрик), концепция Пайпса, пожалуй, побеждает — если не в академии, то в массах. От истории все больше хотят однозначной нравственной оценки и морального урока, а исследовательскую бесстрастность принимают за цинизм. Широкой публике не хочется понимать того же Ленина во всей его сложности, ей хочется четкого определения: он хороший или плохой.